Жара в Аномо

—

Как бы не так. Хватит валять дурака.

— Почему?

— Этот не враг, и ты знаешь это не хуже меня. Хва­тит валять дурака со старым, больным человеком!

— Спокойно. А второй?

— И второй — он. И третий, четвертый, пятый, все — он.

— Вы знаете второго, я спрашиваю? — загремел Нгоро, вскакивая.

Башмачник испугался.

— Не знаю, — быстро сказал он, — и знать не хочу. Я хочу домой.

— Ну хорошо, — обессиленно молвил Нгоро и снова плюхнулся в кресло, уронив руки на стол, — оставим... поговорим о другом. У меня к вам предложение... по­ручение, то есть просьба. Выслушайте спокойно.

— Спокойно? Теперь о другом? Все сначала? — внезапно разразился старец. — Не знаю я никого! Зато все вы на один манер! До тебя тут сидел один! Тоже лю­битель приставать к честным людям! Нос задрал, как выбился в полицейские! Вырос на моих глазах! Маль­чишка! Я еще деда его знал! И он, и его несчастный отец были каменотесами! А туда же, нос задирать! Ты вроде них! Ну какой из тебя полицейский? Каменоте­сы! Убийцы разгуливают на свободе, а честных граж­дан ты пугаешь тюрьмой! Что ж, так мне и надо! Сам, старый осел, впутался в эту историю! Куда теперь де­ваться? Давай приказывай! Поручай! Проси! Умоляй! Я готов!

— Как вы относитесь к переселению?

— За что?.. — уже чуть слышно прошептал баш­мачник.

— Да нет, уважаемый, — Нгоро успокаивающе взмахнул руками, — вы меня не поняли. Я имею в виду временное переселение. Временное, переселение вашей мастерской.

— Зачем, ваша милость? Мне и на площади хоро­шо. Не годится вам, такому доброму и большому на­чальнику, обижать слабого старика.

— Уверяю вас, это временно. Сейчас все объ­ясню.

— Слушаю внимательно, готов всегда и во всем оказывать посильную любезность, — пролепетал баш­мачник, — только, если можно, выключите эту шту­ку, — он повел головой в сторону магнитофона, — у меня уши болят от скрипа ее катушек. И, если не­трудно, глоток воды, пожалуйста.

,

23

В новый лагерь нефтяников, с большим трудом пре­одолев сыпучие пески, колонна грузовиков доставила мешки с цементом и глинистым порошком.

Гордые своим отважным рейсом, шоферы в армей­ской форме степенно, по-хозяйски осмотрели натружен­ные машины с окрашенными в маскировочный цвет ку­зовами, сменили воду в радиаторах и принялись дружно сгружать мешки, аккуратно складывая их неподалеку от вибросита буровой, как проделывали это в свое вре­мя на старом месте.

Сергей Гринюк, Габи и Джой ставили палатки. Не­подалеку от них, укрывшись в тени складского тента, буррабочие Лумбо и Даб промывали в тазу с соляркой детали разобранного движка.

Все остальные члены экспедиции находились на выш­ке, наводя гам, как говорится «последний лоск».

— Для чего глина? — спросила Джой, у которой уже вошло в привычку то и дело задавать нефтяникам вопросы, а для них стало привычным отвечать любо­знательной стряпухе.

— Из глинистого порошка получается раствор, обя­зательный в бурении, — сказала Габи без особого эн­тузиазма.

— А цемент?

— Цементировать устье забоя.

— Ничего не понимаю, — сокрушалась Джой. — Прочитала массу книг, а все равно не понимаю.

Хорошенько закрепив дно последней палатки, Сер­гей предоставил женщинам заниматься верхними рас­тяжками самостоятельно, сам же поспешил на помощь ссорящимся над тазом рабочим, утирая на ходу обиль­ный пот рукавом и восклицая:

— Ну мороз, аж пар идет!

— Точно, как паровоз! — крикнула ему вслед Джой.

—

Что, старатели, не клеится? — весело обратился Сергей к рабочим.

—

Лумбо мешает, бвана, — сказал Даб.

—

Нет, это Даб мешает, не умеет, — сказал Лумбо. Сергей присоединился к ним, приговаривая:

— А ну подвиньтесь. Эх, варенички вы мои распре­красные, одна голова хорошо, а две, как погляжу, еще хуже. Долой антагонизм, вы же пролетарии всех стран! Да не три ты глаза соляркой! Ну артисты. Сейчас раз­беремся в железяках, без паники, братцы...

— Я вам приготовлю сюрприз, — сообщила Джой дизелисту, — обязательно приготовлю. Скоро.

— Опять борщ из кукурузы?

— Представьте себе... — Девушка выдержала паузу для пущего эффекта и выпалила: — Вареники! С кар­тофелем! Мне Габи объяснила!

— Да ну! — обрадовался Сергей. — Уважаю жен­ский пол в международном масштабе. Хотя картошку здешнюю, извиняюсь, не уважаю, слишком сладкая ва­ша картошка.

— А я присолю хорошо, — пообещала Джой, — бу­дет вкусно, не сомневайтесь. Уж постараюсь для вас.

Сергей Гринюк, огромный, плечистый, распрямился, растопырив измазанные мокрые пальцы, сдвинул брови, вперившись взглядом в бликующую чернь солярки в та­зу у его ног, сказал негромко и мечтательно:

— Моя жиночка харч готовит капитально. И дочки мастерицы, вылитые она, Люба. В отпуск не успел нарадоваться на них. Ничего, осталось недолго, деньков через сорок- пятьдесят, думаю, пошабашим — и домой, на Днепро... Четыре года на конкретную солидар­ность — нормально.

— Так вот от кого вам пришли письма с картинка­ми, — сказала Джой. — Сколько же у вас дочек?

— Аж две! — оживился дизелист. — Умницы, учат­ся капитально. Одна в третьем, другая в первом. С укло­ном по математике. Младшая еще и в музыкалку по­шла — на скрипке. Умора! В отпуск прилетал — пи­ликает, как напильником, а Люба на нее умиляется до слез. Эх братцы- бабоньки, без семьи погано.