Жара в Аномо

растянула тол­стые губы папаши Гикуйю, — весьма польщен вашим вниманием.

—

До свидания.

—

Всего лучшего. Осторожно, ступенька.

Едва прошуршал, сомкнувшись за посетителем, бамбуковый полог, улыбка мигом слетела с лица бармена.

Встревоженный не на шутку, папаша Гикуйю на цы­почках, точно осторожную его поступь могли расслы­шать снаружи, устремился к щели и разглядел сквозь нее, как опрятный белый мужчина, выйдя на улицу, от­рицательно покачал головой в ответ на немой вопрос босоногого молодого африканца в потрепанных штанах и майке.

Отпрянув от окна, Гикуйю опустился на стул. Его охватил страх. Он узнал молодого человека, которому обычно больше шла форменка сотрудника уголовной по­лиции.

,

30

Поглощенная изучением каких-то документов и из­вещений, Светлана спускалась, стуча каблучками, по ступеням внешней лестницы посольского здания и не­ожиданно для себя чуть не столкнулась с Виктором Лу-ковским, шедшим навстречу с озабоченным видом.

— Здравствуй.

— Мы уже здоровались, но все равно здравствуй. Всегда здравствуй, мой дорогой мыслитель.

— У тебя прекрасное настроение. Ты у меня молод­чина. За это и люблю тебя, доктор.

— Надеюсь, вслед за этим высказыванием ты выска­жешь еще и благодарность мне за идеальную уборку в твоем ужасном кабинете.

— А, это твоих рук дело, — без особого восторга промолвил Виктор Иванович, — то-то я не могу найти ни единой вещи на месте.

— Я, глупая, думала, что оценишь мою заботу.

— Оценил, и высоко. Но считаю, что рукам врача, как и рукам музыканта, необязательна грубая работа. Они священны, руки врача.

— Какой слог! Карамзин! Смотри не превратись в зануду.

— Отчего ты сияешь так ярко?

— Прибыли медикаменты и аппаратура для стома­тологии. Да здравствуют крепкие зубы народов!

— Отправляешься получать?

— Как видишь. Честно говоря, я опасалась, что аэропорт еще не откроют из-за вчерашней бури. Да вы, как погляжу, не очень-то рады моей новости, месье Луковский.

—

Только что разговаривал с Кориным. Прошли уже без малого пять сотен метров — сухо. Бедные ре­бята, в Аномо немыслимая жара. А тут еще циклон шалит. Если буря обрушится и на них...

— Корин? Борис Корин жаловался на погоду?

— Нет, конечно, но мы-то знаем, каково там.

—

Отличное стихотворение у Николая Тихонова, — сказала она, — прав поэт, гвозди бы делать из этих людей.

—

Борис, Борька, Боренька, только и слышу от те­бя, — улыбнулся Луковский, — учти, я — Отелло.

—

Ничего, ревность придает мужчине романтич­ность.

—

Ты думаешь?

—

Во всяком случае, будит в нем хоть что-то род­ственное настоящему чувству, сбивает спесь, извечное ваше самодовольство. Без ревности вы, мужики, жире­ете душой и телом, не кровь, а сплошной холестерин.

—

Терпеть тебя не могу за такие лекции.

—

Это у нас взаимно. Полная гармония, — щебе­тала она, — будет чем коротать вечера на пенсии. Во­образи: московский дворик, снежок, в подворотнях па­рочки целуются, на них шипит карательный отряд дво­ровых старух, первоклашки гоняют шайбу, сосульки звякают с подоконников, из форточек — киношные вскрики с музыкой, на окнах телевизорная синька, хрумкает валенками почтальон с телеграммой кому-то, кто-то везет в лифте пса с прогулки, кто-то шумно кор­мит ораву гостей, кто-то за стенкой грозится переехать к маме, кто-то звонит из далекой командировки, а мы уже отъездились, все, дряхленькие и сюсюкающие, при­хлебываем наш вечный «чай вдвоем», но не пьем, как здесь, читаем лекции друг дружке наперебой. Опять же, как здесь.

—

Жуть.

— Ну вот и поговорили с милым. А теперь, извини, я мчусь к своим контейнерам в аэропорт.

— Светлана... постой со мной- две минуты. Или прой­демся немного.

Облачко насекомых висело над огромной клумбой, призрачное и тонко жужжащее. Виктор Иванович и Светлана медленно шли по дорожкам, накрест пере­секавшим благоухающий цветочный остров посреди ухо­женного дворика, наступая на тень от деревьев, густая листва которых приглушала катившиеся от близкой площади волны людского многоголосья.

— Почти полкилометра впустую, — сказал он.

— У ребят? Ну и что?

— Сгорим от стыда, если снова не вышли на пласт.

— Борис рассказывал, в Сибири, под Сургутом, бу­рили до двух с половиной, а то и до трех тысяч мет­ров. — Она прикоснулась к его плечу. — Мой тебе совет, меньше отвлекай его. Он свое дело знает. Все должно быть нормально.

— То есть?

— Меньше контролируй. Не опекай ребят, как на­зойливая нянька. Больше доверяй. У самого на носу сдача объекта, занимайся им.

— Не помню, чтобы когда-нибудь вмешивался в твои дела.

— Ну и напрасно, мы не чужие. — Она улыбнулась, мгновенно растопив наметившийся было холодок раз­говора. — Знаешь, при такой настройке невольно заду­мываешься о несовместимости.

— Гм, если и завлечешь меня когда-нибудь своей фатой в Дом счастья, все равно не попаду под твой лапоть.

— Время покажет.

— Времени в обрез, мне пора. Не желаете ли, до­рогой товарищ, сопроводить кандидата медицинских наук до аэропорта и обратно? Представляю, какая опять собралась армада поглазеть на «Антошку».

— Увы, у меня свидание в другой части города.

— О! Луковский! Вы вознеслись в моих глазах! Ля фам?

— После общения с некой соотечественницей я да­же к собственной шляпе испытываю неприязнь оттого, что она тоже женского рода.