Жара в Аномо

кивнул на Лумбо, — валяться в мазуте, жевать песок и вялиться на сумасшедшем солн­це. Хоть бы было что взять с них...

—

Опять двадцать пять! — Сергей шлепнул себя по колену. — Отвали! Ты что, прикидываешься? Белый, черный, желтый, малиновый, в крапинку... ты же вроде не гад какой, не крохобор, рядом пуп надрываешь, ста­ло быть, понимаешь равенство и справедливость. Кон­чай дразнить!

—

Не дразни его, мастер Ники! — воскликнул Лумбо.

—

Я не .расист, — поспешно произнес Ник, — и не политик.

—

А что люди между собой непохожие — это же за­мечательно, — продолжал, увлекаясь нахлынувшими мыслями, Сергей Гринюк, — исключительно симпатич­но, что мы разноцветные, как цветы! Разве нет?

—

Да, — с ухмылкой кивнул Ник и полез за новой сигаретой. Прикурил. Спохватился, протянул сигарету Сергею и Лумбо. Те не отказались, как и положено сре­ди товарищей, хотя предпочитали собственные.

—

Помолчали.

—

Ну и жарища, — сказал Сергей, — вот мир устроен...

—

Да, хорошо, — сказал Лумбо.

—

У вас там только морозы и снег? — спросил Ник у дизелиста. — Лето холодное?

—

Что ты, бывает как здесь. Пошабашим — при­глашаю в гости. Приезжай в Союз, сам погляди. На сло­вах не то. Можно оформить вызов чин чинарем, погос­тишь — любо-дорого, порыбачим на зорьке. Эх, зорька ясная, рыбалка классная!.. Днепро... в камышах холо­док, краснопер косяками, а на глубинке в течку да под добрую зак.рыху лещи идут как сковородки, хоп —

ив

посаку. У меня дюралька с «Вихрем», зверь мотор, два­дцать пять лошадок. Перед командировкой сам картер расточил, винт усовершенствовал по- своему...

—

Меня там ждут с шампанским и оркестром, — Ник резко поднялся и ушел, бросив через плечо: — Антракт, фанатики.

—

Сердитый мастер, — пожав плечами, молвил Лумбо и принялся орудовать лопатой с неприсущей его характеру яростью.

,

41

Причина, побудившая папашу Гикуйю принарядить­ся и забраться в трущобы пригородного района Шар-батли, была известна только ему, и он отнюдь не соби­рался поведать о ней даже самым любопытным, что да­леко не молча взирали на франта, слонявшегося в лаби­ринте жалких хибарок, которые лепились друг к другу вдоль зловонных канав.

Усердие, с каким он выискивал кого-то, и явное не­желание отвечать на вопросы встречных всполошили обитателей Шарбатли, главным образом из числа тех, кого принято называть сомнительными типами.

Короче, довольно скоро за Гикуйю увязалась пара угрюмых молодцев, каждый не меньше шести футов рос­том. Весом они тоже не были обделены.

Эти детины с расхлябанными походками в конечном счете приперли его к стенке в тихом тупичке, недву­смысленно сунув своп правые руки в карманы замыз­ганных и обтрепанных пиджаков.

Они стояли и рассматривали жертву их любопыт­ства, словно прикидывали, где у такого упитанного чело­века самое уязвимое место на теле.

Гикуйю же не выглядел перепуганным насмерть, что, вероятно, и спасало его от незамедлительного нападения отвратительных незнакомцев.

Больше, чем их неприглядный вид, претил бармену запах, исходивший из оскаленных ртов громил. Это был

мерзкий, устоявшийся смрад спиртного. Морщась и под­ рагивая носом, бармен мгновенно определил перегар чу­довищного бича беднейших кварталов скокьярма, сме­си кукурузного дистиллята с табачным экстрактом и карбидом.

С такими пропойцами Гикуйю умел говорить, помня себя на заре собственных коммерческих начинаний в подобных трущобах Кении, откуда перебрался в эти края всего девять лет назад.

—

Не сделайте глупость, — сказал он, — чтобы не раскаиваться всю свою короткую после этого жизнь.

—

Сыч? — рявкнул первый тип.

—

Что вынюхиваешь, красавчик? — спокойней спро­сил второй.