Жара в Аномо

—

Простите?

—

Это... я ищу... э-э... господина Матье. Ника Матье, пожалуйста.

—

Матье, вы сказали? Матье... Да, Ник Матье, эксперт по горному оборудованию! Сожалею, но он уже не живет в пансионе мадам Бланш.

—

А где?

—

Очень сожалею, но это нам неизвестно. Он давно уехал с каким-то государственным чиновником и боль­ше не возвращался.

Папаша Гикуйю воровато огляделся по сторонам, шумно вздохнул, зажмурился, как перед неизбежной по­щечиной, слепо вскинул руку и потрепал эфемерное со­здание по щечке. Выждав секунду, ущипнул. Снова вы­ждал. Открыл глаза. Она по-прежнему сияла от счастья и восторга.

Гикуйю удивился так сильно, что ушел не попрощав­шись.

Примерно полчаса спустя бармен толкнул входную вертушку отеля «Масаи».

Его не оставляло ощущение холода в животе. В при­городе Шарбатли ему не было страшно. Ему было страшно на пороге фешенебельного отеля.

—

Я хотел бы повидать журналиста по имени Вуд, — сказал он портье, утираясь рукавом и посматривая иско­са на присутствующих в холле.

Портье уставился на него, как контролер на «зай­ца» в поезде.

—

Он вас ждет?

—

Тебе что за дело? — Гикуйю решился на смелые действия. — Где его номер? Как туда пройти?

—

Он вас ждет, человек, которого спрашиваете?

—

Так и будем швыряться вопросами? Я тебя пока что вежливо спрашиваю, где номер журналиста по име­ни Вуд?

—

Момент, — портье порылся в регистрационной книге, — прошу вас, прямо по коридору, налево, вверх по лестнице. Вторая дверь. Лифтом дольше, лучше пешком.

—

Он у себя?

—

Ключа нет, и я не помню, чтобы он выходил.

—

Спасибо.

Бармен поспешил, куда было указано.

Поднимаясь по ступеням боковой лестницы, спотк­нулся и чуть не упал. Ему почудилось, что за спиной прошуршал диск телефона, однако впопыхах он не при­дал этому значения.

Лестница привела на огромную безлюдную веранду, утопавшую в цветах. Цветы насмешливо покачивали го­ловками.

Ничто не нарушало здесь покоя.

Сообразив, что его примитивно надули, Гикуйю спу­стился вниз, задыхаясь от ходьбы и гнева.

—

Нижайше прошу извинить, — осклабясь, портье бросился ему навстречу с обезоруживающим раская­нием в голосе и с громкими пощелкиваниями пальцев обеих рук у собственных висков, что означало высшую степень презрения к самому себе, — досадная ошибка. Я спохватился, но вы так быстро исчезли, что не успел вернуть. Не та, а, наоборот, вот эта лестница. Второй этаж, номер двадцать девять. Еще и еще раз прошу из­винить.

Гикуйю хрипло подышал ему в лицо, раздувая нозд­ри, как конь после затяжной скачки, и беззвучно шевеля своими толстыми губами, после чего уже не столь то­ропливо отправился по другой лестнице на второй этаж.

Дверь двадцать девятого номера находилась напро­тив округлой ниши с гипсовой копией тоскующей без­рукой и незрячей девушки, той самой, которую зовут Ве­нера Милосская и которую в далекие-предалекие време­на передравшиеся из-за нее французские и греческие матросы утопили в заливе Климас, уронив за борт про­славившегося после этого случая кораблика с названи­ем «Эстафета».

Не будь бармен так поглощен своими тяжкими мыс­лями, он, возможно, не преминул бы окинуть восхищен­ным оком классические формы статуи. И возможно, мысленно или вслух осудил бы неизвестных негодяев, походя гасивших окурки на ее библейском месте. И уж наверняка очень и очень удивился бы, обнаружив за по­стаментом девушки Венеры торчащие носки чьих-то не­чищеных штиблет мужского фасона.

Тщетно скребся папаша Гикуйю в безответную дверь. Потом обернулся на шорох и обомлел.

Из-за классической гипсовой статуи бочком вылез крепыш в подтяжках и с физиономией, достойной кир­пича. Он приставил шестизарядный никелированный «смит» к окончательно обледеневшему животу бармена как раз между второй и третьей пуговицами полосато­го жилета, считая с любого конца, и прошипел:

—

Так это ты поднял шум, образина?

—

Мне... я хотел... хозяина нет, а мне показалось... я видел в бинокль, это его вещица... предупредить...

—

Выражайся яснее.

—

Я хочу... мне нужно повидать господина журна­листа.

—

А кто ты такой?

—

Владелец бара на улице Капуцинов.