Жара в Аномо

и не заподозришь. Оставим вашу Габи, поговорим о нас с тобой, давно пора.

—

Она потеряла мужа, самого дорогого человека. Если еще хоть раз позволите себе о ней... если вы., я не хочу вас знать!

—

Ого! Отсохнет мой язык, если коснусь ее хоть мысленно.

—

Что это с вами сегодня, Ники? Ну как вам не стыдно бросаться такими гадкими словами?

—

В гневе ты еще прекрасней, Джой.

—

Габи удивительная, — сказала она, высвобождая свои плечи из цепких его рук, — никогда не смейте го­ворить о ней так. Это ужасно.

—

Мне нет до нее дела. Мне нужна ты.

—

И этого не хочу слышать.

—

Правда? Вот уж не ожидал. Напрасно ее вспом­нил, некстати, да? Серьезно, мне она безразлична. В самом деле, какое мне дело? Пусть выплачется поти­хоньку. Блаженны плачущие, ибо они утешатся, как вы­разился Предвечный, а за ним и один мой знакомый ли­тератор за стаканчиком в баре. И еще он учил: «Возлю­би ближнего». Христос, конечно. Тот литератор не слиш­ком силен в любви к ближним.

—

Зачем мне вся эта галиматья? Отойдите, Ники, мне нужно готовить еду на вечер. Да пустите же, как вам не стыдно! Хотите, чтоб ы мы с вами поссорились?

—

Погоди, малышка. Грешно отталкивать учение святейшего. Возлюби ближнего. Джой, не кощунствуй. Я ближе всех. — Он потянулся к ее талии, но девушка неожиданно для него ловко, резко взмахнула ребром ладошки, будто острым секачом.

Со смешанным чувством удивления и восхищения Ник Матье провожал ее взглядом своих пронзительно синих глаз, потирая весьма ощутимо ушибленную руку, на которой отчетливо виднелась татуировка.

,

43

— Вот здесь, — похлопав себя по руке, заискиваю­ще рассказывал папаша Гикуйю, — две пальмы, между ними верблюд, как на коробке старых «кэмэл» или на бутылочке французского коньяка... вам принести как-нибудь бутыл... парочку бутылок из давних запасов? У меня еще есть. Для особых случаев. Только прика­жите.

—

Татуировка.

—

Да, да, виноват, вот здесь, на правой, две паль­мы, верблюд и подпись насчет африканского сувенира.

—

Ну и что?

—

Уверен, господин офицер...

—

Гражданин.

—

Да, да,, гражданин офицер, вам не нужно объяс­нять, что руки с такими картинками чаще держали ка­рабин где-то на севере, чем стакан в моем лояльном за­ведении. Вы понимаете, что я хочу сказать?

—

Я вас слушаю, продолжайте.

—

Когда кое-кто из недобитых наемников пробирал­ся сверху через весь континент в Преторию и в старый, я хочу сказать, прежний Солсбери, когда он еще был Солсбери, некоторые оседали в наших.краях.

—

Не будем пока ворошить далекую историю, — перебил бармена Даги Нгоро, — есть злободневные во­просы. Например, что вы можете сказать по поводу су­хой лагуны справа?

—

Как вы сказали?

—

Сухая лагуна справа, — повторил Нгоро.

—

Не понимаю, что вы имеете в виду?

—

Сухую лагуну справа, черт возьми! Теперь слышно?

—

Впервые слышу, гражданин офицер начальник. Капитан прошелся из угла в угол. Подошел к двери

и выглянул в коридор. Затем, плотно притворив дверь, вернулся за стол. Задумался.

—

Вы кого-то ждете? — заерзал Гикуйю на сту­ле. — Я бы хотел без лишних свидетелей. Войдите в мое положение, уважаемый начальник.

—

Быстро и точно отвечайте на мои вопросы, — рез­ко сказал Нгоро, — старайтесь не рассуждать без нужды.

Гикуйю вдруг насупился, сказал, глядя в сто­ рону:

—

Осмелюсь напомнить гражданину офицеру: я при­шел добровольно, с намерением оказать возможную пользу уважаемой полиции, как честный, ни в чем и ни­когда не провинившийся человек. У меня и удостовере­ние личности в порядке, — он полез во внутренний кар­

ман пиджака, — меня все знают, каждый на улице Ка­пуцинов поручится за меня.

Даги Нгоро махнул рукой, отстраняя протянутый ему документ.