кончится. Напротивъ, о. Нектарш многимъ говорилъ о необходимости терпЬшя, молитвы, подготовки къ еще болыпимъ испыташямъ … Но темъ не менее общее состояше у всехъ, возвращавшихся отъ него, было бодрое и радостное. Мы возвращались изъ Оптиной, чтобы попасть опять въ хаосъ болыневицкой револю щи, но все воспринималось нами совсемъ иначе. И мне вспоминались слова Евангелiя: «Не бойся, малое стадо!..»
Такое впечатл?ше отъ беседы со старцемъ еще более укрепилось во мне после возвращешя въ Москву и осталось чемъ–то прочно вошедшимъ въ мою жизнь. Вся моя последующая жизнь послужила непрерывнымъ доказательствомъ мудрости совета о. Нектарiя. А то, что случилось со мною после возвращешя въ Москву, еще больше раскрыло мне все значеше моей поездки въ Оптину. Вотъ почему обо всемъ этомъ необходимо разсказать подробнее.
1–го сентября 1918 года мы прiехали въ Москву и я разстался со своими спутниками. Они поехали къ себе въ Тверскую губершю, а я отправился домой, чтобы къ 12–ти часамъ быть въ своемъ учрежденш для получешя разсчета. Но, чтобы понять дальнейшее, надо остановиться и пояснить, какова была политическая обстановка въ Москве въ эти дни.
Боясь нападешя на Петербургъ, советское правительство летомъ этого года переехало въ Москву. Но и въ Москве было неспокойно. Въ августе месяце начался рядъ антибольшевицкихъ выступлешй: возсташе подъ Москвой такъ наз. «л?вьгхъ эсэровъ», убшство бомбой германскаго посла графа Мирбаха (которому приписывали большое влiяше на политику большевиковъ), наконецъ, покушеше на Ленина, произведенное эсэркой Капланъ. Озлобленные большевики въ ответь на это объявили «красный терроръ»: въ Москве и провинщи свирепствовала В.Ч.К., всюду шли аресты, облавы и разстрельг; тюрьмы и управлешя чрезвычаекъ были переполнены. Въ эти–то страшные дни мне пришлось со всеми своими сослуживцами угодить въ знаменитую Лубянку — во внутреннюю тюрьму В.Ч.К. Произошло все очень просто. Когда мы собрались въ своемъ учрежденш для получешя разсчета, вдругъ оказалось, что весь домъ окруженъ чекистами — это значило, что мы попали въ облаву. Всехъ насъ, челов?къ около 80–ти, согнали въ одну залу и стали обыскивать и отбирать документы. Зат?мъ партаями погрузили на открытые грузовики и подъ конвоемъ черезъ всю Москву отвезли на Лубянку. Тамъ насъ перерегистрировали вновь и распределили по камерамъ. Всю ночь внизу во дворе трещали моторы, прiезжали и уезжали машины поступали новыя партти арестованныхъ…
Не буду описывать подробно те 6 дней, которые я провелъ на Лубянке. Скажу лишь, что населеше нашей камеры ежедневно менялось: однихъ освобождали, другихъ уводили на разстрельг, третьихъ — нуждавшихся въ сл?дствш — переводили въ Бутырскую тюрьму, чтобы освободить место для вновь прибывавшихъ. Следуетъ отметить, что въ те времена судъ В. Ч. К.
былъ хотя и не «милостивый», но скорый, арестованныхъ редко держали долго и часто отпускали безъ всякихъ последствш …
Среди пестраго населешя нашей камеры господствовало, конечно, подавленное, тяжелое настроеше. Одни, замешанные въ чемъ–либо, молчали, замкнувшись въ себе. Друпе, попавгше случайно, надоедали всемъ своими доказательствовами, что они ни въ чемъ не виноваты. Друпе, тоже не чувствовавгше за собой вины, сильно волновались за себя и за своихъ близкихъ. Среди арестованныхъ были кадровые офицеры–интеллигенты, купцы, духовныя лица, члены болыпевицкой партш, иностранцы и даже одинъ еврейскш мальчикъ 13 летъ, арестованный за появлеше на улице позже установленнаго часа. Но самъ я былъ среди нихъ, кажется, едиственнымъ, кто спокойно переносилъ и свой внезапный арестъ, и всю гнетущую обстановку Лубянки. Тотъ духовный миръ, который я вынесъ изъ Оптиной, хранилъ меня отъ страха и я совсемъ не волновался; гораздо больше волновались за меня мои друзья, остававгшеся на свободе. Я же былъ уверенъ, что все кончится для меня вполне благополучно.
Среди сидевшихъ со мною мне особенно запомнились два епископа, еще довольно молодыхъ, безъ единой седины въ волосахъ; къ сожалешю, ихъ имена я забылъ. Они были оба въ весьма тяжеломъ состоянш и больше молчали. Я несколько разъ пытался заговорить съ ними, разсказывалъ имъ, что самъ только что вернулся изъ Оптиной, про свои впечатлешя тамъ, но они были очень неразговорчивы. Потомъ я уже понялъ, что я имъ могъ показаться слишкомъ страннымъ своимъ спокойствiемъ и откровенными разговорами, такъ что они могли даже подумать, что я былъ спещально къ нимъ подосланъ… Дня черезъ два ихъ вызвали ночью на допросъ — и они больше не вернулись. На следующей день въ камеру явился дежурный за ихъ «вещами» — на нарахъ лежали ихъ верхшя рясы. Это означало, что они были разстреляны въ эту ночь. Тактя скучай у насъ были каждую ночь, такъ какъ особыхъ камеръ для «смертниковъ» тогда еще не было.
Меня дважды вызывали на ночной допросъ. Следователемъ былъ совсемъ молодой и интеллигентный человекъ; потомъ я узналъ, что это былъ одинъ изъ начинающихъ поэтовъ–футуристовъ техъ годовъ. Онъ со скучающимъ видомъ изучалъ мою записную книжку и разспрашивалъ о всехъ, чьи адреса тамъ имелись, но больше всего онъ интересовался моими политическими убеждешями и темъ, съ какими политическими организащями я былъ связанъ. Я же утверждалъ, что никогда не имелъ никакихъ связей съ парттями, а что имелъ знакомства только въ научныхъ и церковныхъ кругахъ. Объ этомъ въ те первые годы револющи еще можно было говорить открыто, такъ какъ церковные круги еще не разсматривались, какъ контръ–революционные. Но черезъ дватри года этотъ взглядъ изменился, все церковные деятели начали преследоваться.
Ввиду переполнешя ВЧК, меня вскоре перевели въ Бутырскую тюрьму, где я пробылъ около 10 дней. Она была также переполнена, въ каждой камере было вдвое больше нормы. Кормили гораздо хуже, чемъ на Лубянке, почему лица, не получавгшя передачъ, черезъ несколько месяцевъ едва ходили. Тутъ я сталъ получать передачи отъ своихъ друзей и, между прочимъ, въ первой же передаче получилъ отъ нихъ книгу Новаго Завета, которую пропустили безъ задержекъ. Впоследствш и эта льгота, принятая во всехъ странахъ, была отменена.
Когда меня снова перевезли на Лубянку, то объявили что я освобождаюсь. На следуюгцш день я получилъ документы, отобранньгя вегци: часы, перочинный ножъ и пр. — и пропускъ для выхода изъ здашя ВЧК. Съ чувствомъ облегчешя и благодарности Богу я вышелъ на Малую Лубянку. Светило сентябрьское солнце. Притихшая и плохо убранная Москва, ожидала тяжелой голодной зимы. Сидевгше со мною передали мне рядъ адресовъ для посещешя ихъ родственниковъ. Но одинъ изъ моихъ сослуживцевъ просиделъ еще 2 месяца въ Бутыркахъ, хотя все друпе наши служагще были выпущены. Наконецъ, уже въ ноябре его выпустили, оказалось, что его имя пропустили въ списке освобождаемыхъ…
Мои воспоминашя не были бы закончены, если бы я не сказалъ о томъ, какъ я осуществилъ на деле советь о. Нектарiя. Изъ практики старчества известно, что советь старца долженъ быть обязательно выполненъ, иначе васъ постигнуть всягае несчаспя. Но если вы следуете совету старца, то Богъ помогаетъ вамъ и какъ бы «все содействуете ко благу». Все это я испыталъ на опыте своей жизни.
Вскоре после освобождешя я поступилъ на службу. Но, помня слова секретаря при техническомъ совете одного изъ «главковъ» ВСНХ ^ля незнакомыхъ съ советской терминологтей поясню: ВСНХ это Высшш Советь Народнаго Хозяйства, а «главки» — Главньгя Управлешя отдельныхъ отраслей промышленности). Главное преимущество этого места состояло въ томъ, что главкъ помещался на той же улице, где я жилъ. Однако мнопе мои сотоварищи–инженеры и знакомые были весьма изумлены моимъ выборомъ, считая, что я могъ бы устроиться гораздо лучше. Но ужъ всегда такъ бьгваетъ, что Божш пути по человеческому разсуждешю кажутся по крайней мере «странными». Но какъ только наступила суровая зима, такъ сейчасъ же выяснились все преимущества моего выбора. Какъ только выпалъ снегъ, такъ трамвайное движете прекратилось на всю зиму: некому было разчищать пути. Люди, служивгше въ разныхъ комиссарiатахъ въ центре Москвы, вынуждены были тратить массу силъ и времени на хождеше. Еще хуже было темъ, кто им?лъ две службы и съ утра до вечера делалъ длинные концы п?шкомъ.
Но еще бол?е я выигралъ въ чисто духовномъ отношеши. Мои несложные секретароае обязанности не были утомительны, а потому у меня оставалось сравнительно много времени и силъ, которыя я вкладывалъ въ церковную жизнь. А въ этотъ годъ, благодаря мудрому руководству Свят?йшаго Патрiарха Тихона, церковная жизнь въ Москве чрезвычайно оживилась. Москва покрылась сетью братствъ, кружковъ и союзовъ, такъ какъ Патрiархъ отм?нилъ границы приходовъ и разрешилъ образоваше междуприходскихъ братствъ. Къ деятельности этихъ братствъ, руководимыхъ наиболее ревностными пастырями, были широко привлечены и мiряне: они пели, читали на клиросе, проводили беседы и даже выступали съ проповедями. По вечерамъ совершались акаеисты съ общенароднымъ п?шемъ и беседами после нихъ. Для детей,
