часами из драгоценных металлов на руках… Их вид претит мне приходить в дом Бога!.. Смотрел, «Прокляты и Забыты»?
— Не-а…
— Документальный фильм Сергея Говорухина… Военный журналист, который ногу в Чечне потерял? Ага?
— Нет, Егор, не видел.
— Плохо! — разочарованно ответил Егор. — Там есть такой эпизод: Пасхальным Воскресением 1995 года, когда война в Чечне перешла границы здравого смысла, православная церковь, в лице Алексия Второго, благословляет Президента России Бориса Ельцина, и вручает ему — пасхальное яйцо, в красивокрасной расписной коробке. Знаешь, что сказал Ельцин?! Свою президентскую речь, Ельцин посвятил стабилизации экономики и финансов… и возрождению человеческого духа! Это он что, про Чечню говорил?! Про мертвых… пленных… или тех, кто еще оставался живым? Ты понял, какое двуличие… и безразличие! Возрождению человеческого духа… Тьфу!
— Егор, ну не все же такие! — только и успел вставить Стеклов.
— Верю ли я в бога? — слова Егора прозвучали риторически. — Да, верю! Теперь, попав сюда, я верю в него еще больше! Я обращаюсь к нему с просьбой благословить и помочь мне в делах ответственных и опасных, я часто упоминаю его в своих стихах, потому и вера моя в него исключительно внутренняя, подсознательная! Я… я стал верить в него поздно, не когда меня крестили… гораздо позже… на войне, но, осознанно! Здесь, на войне… вообще атеистов мало. Но верю я, не потому что тут страшно, не потому, что смерть подстерегает на каждом квадратном метре… А потому что вера, мне необходима в себя… В свою человечность, в справедливость свершаемых мною поступков и принимаемых решений! На войне, все происходит очень не стандартно и не всегда правильно… с точки зрения банального, морально- социального поведения. Это-то и правильно, человек в этих условиях мобилизует все свое внутреннее существо, свою силу, дух… и плоть; становиться схож со зверем, обладая военным, вроде звериным чутьем, способный мгновенно разбираться в сути происходящего. А разбираться надо быстро! На «думать» — времени нет! И внутренний трибунал собственной души происходит совсем не в храме Божьем. А… а где-то очень глубоко в себе… подчас, в тяжелой анестезийно-одурманенной алкоголем голове… рядом с телами своих некогда живых солдат, глядящих на тебя, неживыми, обессмысленными глазами. Реветь, прячась от живых и просить прощения у мертвых, уливаясь мужскими слезам, размазывая их по лицу!.. — Егор замолчал.
Он замолчал резко и молчал долго, даже для Стеклова. Что, заметив это, Стеклов посмотрел на Егора вопросительно, давно ожидая от него финальных понятных слов. Но Егор произнес всего одно слово:
— …Пыль! Все — пыль…
Стеклов не решился спросить, что означает слово — «пыль». Молчание остудило пыл Егора, и он стал говорить сдержанно и тихо:
— Оставаясь один на один с собой, я обращаюсь к нему за поддержкой. Отправляюсь ли я на выполнение боевых задач… на ответственное ли дело… или в длительный путь, накладываю на себя божий крест и остаюсь с верой. Истинная необходимость моей веры, скорее — в поддержке божьей моих поступков… как человека глубоко сознательного, а не ожидающего какого-либо проявления божественного чуда. На этой земле чудес нет! Чудо… здесь… я вершу сам, своими, собственными руками — маленькое, земное чудо, дарующее многим жизнь… Разве, ты, думаешь иначе? — обратился он к Владимиру.
— Наверное, иначе… по-другому. Бог — он ведь даровал нам жизнь.
— Жизнь мне подарила мать, Володя! — грубо перебил Егор, не получив Володькиного согласия. — И отбирает ее тоже не Бог… здесь… а человек… только, который — враг!
— Блин, я не знаю! — взбеленился Стеклов. — Ты меня совсем запутал!
— Знаешь, Вов, единственных, из категории проповедующих православную веру людей, лично я, выделяю — военных священников. Большинство из них, в прошлом — люди военные. И одеты они порой в зеленную, выцветшую, просаленную потом камуфлированную форму, на которой, вместо обычных армейских эмблем принадлежности к родам войск, пришиты черными нитками алюминиевые православные крестики. Видел хоть раз? — Егор не требовал ответа. — Они садятся на вертолеты… БТРы… и несут нам и до нас веру в Бога… Вот здесь, — Егор, постучал по столу ладонью, — я начинаю верить им. Верить! Им!.. Не побоявшимся подняться высоко в горы, в пункты временных дислокаций воюющих подразделений! Приехать к нам — проклятым и забытым, нас поддержать! Бог — внутри меня! Бог — внутри меня! — произнес Егор почти по слогам. — И вот тогда… участвуя в очередном боевом эпизоде… принимая единственное решение за себя и подчиненных мне солдат, я пойму, что я — бог… если оно окажется верным… — Егор в очередной раз хлопнул по столу ладонью. Нервно вскочил со стула, возбужденно оглянувшись на солдатские нары, в поиске чьих-нибудь подсматривающих глаз, вышел из палатки. Уже давно уклоняясь от этого разговора, Володя стянул с полки какой-то журнал, делая вид, что заполняет его, отстранившись от писания, провел обеими ладонями по лицу, как делают мусульмане во время молитвы, динамично растер ладони. Сидел спокойный, будто и не было никакого разговора, не было Бога. Не было Егора. Ничего.
С этого дня, чувства и мысли Егора поделились на два непримиримых лагеря. Все его нутро: сердце, легкие, желудок, голова, левая и правая руки, стали чужими, будто разошлись по разные стороны, сделавшись врагами. Одна половина, уверовав в гневно сказанное: «я пойму, что я — бог», продолжала протестовать всеми уже когда-то произошедшими событиями, и враждебно сопротивляться всему ныне происходящему. Другая же половина, просила прощения у самого Бога, за гордыню, и боялась Бога:
— Отче Наш, — бормотала она, — еже еси на небесех. Да святится имя Твое, да придет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небе и на земле… да остави нам долги наши… но избави нас от лукаваго. Аминь. — Испуганно ходила за палаткой, плакала и каялась.
Наутро, все было не до этого; было не до Бога.
— Ничего, ничего… — уговаривал сам себя Егор; чудовищно болела нога. Егору представлялось, что он пользует все свои оставшиеся силы, чтобы хоть как-то переставлять ногу вперед. — Ничего, ничего! — торжественно шептал он ноге. — Мы — победим!
Группа шла по Маяковского, когда из глубокого «зеленого тоннеля» деревьев улицы Февральской вылетела граната противотанкового гранатомета РПГ-7В. Она пролетела чуть выше кормовой части бронетранспортера, едва не угодмв в голову водителя, торчащую из люка. Пересекая улицу Маяковского, она прошила плетёный узорчатый забора дома напротив, жилую часть дома, и упала в огороде.
Наступил момент, который уже давно не требовал подачи команды «к бою!»
От такой интенсивности нападений, засад и подрывов, почти ежедневных, действия солдат имели четкий, ярко-выраженный автоматизм: занятие круговой обороны, короткая заградительная стрельба, выбор позиций, выбор целей и огонь, при четком опознании противника — немедленно, и на поражение; а при отсутствии зрительного контакта — по команде.
Противник, завидев свой промох, бежал в глубину улицы, в чужие огороды. Группа Егора была готова, и потому пошла на преследование. Не медля ни минуты, все бежали в сторону двора, где пропали тени стрелков. До него было чуть больше ста метров. Добравшись до нужного дома, Егор сел за его калиткой. Пулеметчик рядовой Лазарев был тут как тут, рядом. Тихой поступью, только брякая «глухим» обмотанным железом, подбегали и тихо садились вдоль забора разведчики-прикрытия.
— Лазарь, калитка… — шепотом скомандовал Егор Лазареву.
Тот грозно поднялся, снял с плеча ружейный ремень пулемета, развернулся в полоборота, и с силой ударил прикладом в район засова калитки больших зеленных ворот, которая на удивление, оказавшись не запертой, со звонким шумом пустого металла ударилась о кирпичный створ ворот. Люди быстро заполнили двор.
Во дворе жилого дома, куда вбежали боевики, часть солдат, заняли позиции перед раскрытой калиткой, другие, стремительно сбежались под окна. Внезапно из дверей выскочила женщина:
— Фашисты!.. — успела крикнуть она, и мгновенно, получив прикладом пулемета в лицо, и беззвучно упала в дверях.
— Лазарь, бля!.. — выругался Егор: «С Лазарем, нужно что-то делать…», — подумал Егор, глядя на
