поделать?» — Обстановка была сложной, а заменить его другим, новым, свежим бойцом, было чревато новыми безвозвратными потерями. — Как поговаривал Суворов, вспомнил Егор: «В бою смены нет, есть только поддержка», — поэтому, сейчас, Федорова менять было нельзя.
Егор прекрасно понимал солдатскую усталость, понимал и всю сложность и опасность. Но, от ежедневного хождения по одному и тому же направлению, ребята замечали даже естественным образом появляющиеся экскременты животных, не то, что демаскирующие признаки минирования. Егор был в них уверен, и потому состав менять не мог. И старался, по возможности, давать больше отдыха после разведки. Сейчас, для Егора саперы были на вес золота.
Егор шел по тротуару вдоль домов справа, наблюдал за их рефлекторными действиями, старался уловить вдруг возникающие изменения в поведении, мало-мальски говорящие о минной угрозе и опасности. Саперы двигались медленно, с небольшими остановками там, где ландшафт и присутствующие на нем предметы вызывали подозрение. Группа прикрытия, короткими перебежками, двигалась по обеим сторонам улицы, секторно, крест-накрест ведя наблюдение. С приближением к очередному перекрестку, выставленным вперед оружием и рукой с раскрытой ладонью они останавливали выезжающий на центральную улицу автотранспорт, обеспечивая безостановочную работу саперов.
Параллельно группе прикрытия, по той же стороне, где шел Егор, брел ее «случайный» командир — прапорщик Фофанов. Егор называл его «случайным», по причине того, что основной — прапорщик Крутий Юра, был уже пару дней в запое.
Фофанов, шел позади, как всегда в ясный день, чему-то нежно улыбаясь, и отражая солнце, линзами своих чуть затемненных очков. На голове фофанова была гражданская шапка, вроде невысокого цилиндра с маленьким козырьком. Шел он с навешенным на груди автоматом, и что Егора всегда раздражало — примкнутым прикладом. В те не редкие минуты, когда случалось стрелять, он и стрелял, не отстегивая приклада, навскидку, казалось, вникуда. Выглядела такая стрельба по-дурацки, да и результативность ее была, наверняка, никудышная. Как всегда по нынешним обстоятельствам, Фофанов шел ровным, прогулочным шагом, будто гулял по набережной, с девушкой под ручку. Задрав нос, смотрел на все в нижний срез линз, думая о чем-то высоком, и совсем не о войне.
— Тень молчаливого романтика, твою мать! — ругался Бис.
Правда, романтиком Фофанов был, не военного склада, не было в нем военной жилки, а потому, все что делали его солдаты, обученные прапорщиком Крутием и Щукиным, его не особо интересовало. Все работало и без него.
Успешно миновав Авиационную, саперы двигались дальше к перекрестку с улицей Чукотской, с левой стороны тянулась промзона, на заборе которой было написано что-то про гвардейский батальон и слово «мулкумолт».
«Какое странное слово — «мулкумолт»?»
Проходя мимо этого слова, Егор всегда повторял его вслух:
— Мул-ку-молт… мул-ку-молт… — повторял, как что-то неведомое и сложное; как заклинание, которое и после беззвучно продолжало повторяться в голове Егора, на что-то надеясь, будто бы с его произношением, самым загадочным образом, должно было прийти его понимание. Но оно не приходило. И он шел дальше и думал о неразгаданном, странном слове.
Промзона была огорожена метровым, кирпичным забором, и брошена, отчего вся ее территория казалась мертвой.
Ульбашев, с виляющей хвостом собакой, уверенно шлепал по центру дороги. Собака не работала, а идущий рядом кинолог ее не принуждал. Просто, шли рядом.
Улица Чукотская начиналась с концом разрушенного забора промзоны, где с левой стороны взору открывался микрорайон с коробками восьмиэтажных домов. Эта квартальная застройка, фасадами четырех жилых восьмиэтажек выходила на улицу Хмельницкого, что стояли в двадцати пяти метрах от проезжей части. Другая часть домов находилась в глубине микрорайона.
Саперы медленно и неторопливо продвигались дальше. Егор, наблюдая за окнами и улицей, отметил, что улица всегда насыщенная людским и автомобильным движением, была пустынна и безлюдна. Но большого значения этому не придал, было раннее утро.
Группа прикрытия, зацикленная на своих передвижениях и коротких переговорах между собой, отработано решала свои задачи. Егор шел вкрадчиво, читая уличные указатели, несмотря на то, что знал название улиц и их очередность наизусть: Чукотская… Окраинная… Суворова… Слепцовская… Ипподромная.
На перекрестке улицы Хмельницкого с улицей Окраинной, перед ним, как из-под земли, вырос Федоров:
— Товарищ старший лейтенант, там… там в воронке, под столбом… что-то, я не знаю…
— Ты, давай спокойно… без трясущихся рук! — прервал Егор взволнованного, с огромными бегающими глазами Федорова.
— Там… какой-то… на пивную бутылку похожа! Коричневую… — запинался Федоров, указывая на основании четырехметрового, фонарного столба, и воронку под ним, от прогремевшего еще в декабре фугаса: одного из четырех, прогремевших тогда подряд.
— Похожую… на бутылку… или бутылка и есть?
— Не знаю! Я щупом ее ткнул… она… под листвой, перекатилась, как будто…
— Кто — она? Бутылка?
— Коричневая… я не рассмотрел…
— Надо доразведать… — отрезал Егор. — Что это за информация? Бутылка… не бутылка! Спутанная, понятная… Что теперь в каждую бутылку будем стрелять из пулемета?! Давай, смотри!
Но Федоров отказался:
— Я не-е… пойду!
— Федор! Ты, че, бля… дурак? Соберись! Расквасился! А кто пойдет? Чья сторона?
— Моя… но… я не могу…
По-человечески, Егор понимал его страх, но, дело — есть дело.
— К бою! — скомандовал Егор.
Солдаты, присевшие на дороге, исчезли в обочинах, заняв круговую оборону. Егор открыто вышел на проезжую часть выше того места, где был подозрительный предмет, навстречу идущему по дороге трактору с прицепом-телегой. Остановил его. Долго что-то объяснял его водителю, указывая на перекресток. Водитель упирался; говорил что-то не ясное, чужеязычное, показывая туда, откуда приехал; хотел уехать обратно, и все же вынужден был согласиться. Трактор выехал на встречную полосу движения, и остановиться напротив столба. В это время, Стеклов, остановил выезжающий с улицы Окраинной пассажирский автобус. Припарковал его там же, с другой стороны от столба.
Изрядно намучившись с непослушными чеченцами, перекрыли перекресток техникой, закрыв угол, где была воронка. Загородившись машинами, Егор таил несколько хрупких надежд: перекрыть наблюдателю обзор места возможного минирования; создать помехи при передаче сигнала; и закрыться местными жителями как живым щитом. Надеялся таким образом избежать подрыва, верил, что можно будет избежать. Конечно, последнее, было возможным при условии, что подрывник был местный, и возможно, не захочет взрывать жителей одного с ним района.
Вся эта привычная, опостылевшая и тяготившая Егора суета, работа, и время, нежелательно затягивающееся вокруг этого места с его обманчивым спокойствием и хрустким миром, отсрачивали долгожданное время отдыха, наступление которого Егору хотелось больше всего, и задавало торопливость и невнимательность. Именно задавленное гнетом усталости, внимание Егора, не уловило условное упреждение: отсутствие людей на улице, зевак на балконах и в окнах многоэтажек. Не обратил внимания, что их невидно, и возможная причина тому, что они предупреждены и боятся, что они лежат сейчас в своих квартирах на полу, не выпускают из рук своих детей, не поднимают головы, в ожидании начала; они ждут расправы над солдатами за окном, за стеной… там, на дороге. А за дверью соседней комнаты, квартиры, коридора, лязгая затворами, и аккуратненько укладывая перед собой гранаты и магазины с патронами, прячут свои лица те, кто собирается в них стрелять, взрывать, убивать. Боевики. Партизаны. Соседские мальчишки… Так уже было не раз.
Егор взглянул на часы: 08:40.
