— Письмо о Федора?.. Мне?..
— Нет. Не тебе. Кому-то из… — Стеклов, кивнул в солдатскую сторону.
— Как он? Где сейчас? Что в письме? Когда пришло? — скороговоркой проговорил Егор, не дожидаясь ответов на обойму коротких, как выстрелы вопросов. — Дежурный! — тут же кликнув дежурного по роте.
— У кого письмо от Федорова?
— Какое письмо, товарищ старший лейтенант… — темнил дежурный с видом недоумения на лице.
— От Федорова! — грубо и возбужденно сказал Егор.
— Я ничего не знаю о письме…
— Я знаю, а ты не знаешь! Не валяй мне дурака! Найди мне того кто знает! — прокричал возбужденный и радостный Егор.
— Есть! — бойко ответил дежурный, исчезнув за дверью палатки, в которую вошел Кривицкий.
— Генос, ты знаешь, что Федоров письмо прислал?
— Нет… — равнодушно ответил Кривицкий, плюхнувшись на свою кровать. — Что пишет?
— Да вот… не знаю! Сам только узнал об этом… самому интересно! Похоже на то, что письмо это… скрывают от нас… Все молчат, ни слова, ни полслова…
— Почему скрывают?.. Не скрывают… Я читал его. — Спокойно признался Стеклов. — Письмо, как письмо…
Через четверть часа вошел Дудатьев и, пряча руки за спиной, обратился:
— Товарищ старший лейтенант, письмо от Санька… мне пришло…
— А что же ты молчишь?! От боевого товарища письмо пришло… и тишина! Давай… читай, что пишет-то?
— Товарищ… — замялся Дудатьев, — старший лейтенант, вам не понравиться письмо…
— Почему? — поднялся Егор, потянув Дудатьева за одну из спрятанных за спиной рук. Она оказалась пустая. — Почему? — в очередной раз повторил Егор, вытягивая из другой сложенную прямоугольником бумагу.
— Вам не понравиться… — произнес Дудатьев, не выпуская бумагу из руки.
— Я сам решу… — Письмо на двух тетрадных листа в клеточку, неохотно было передано в руки лейтенанта Биса. Как таковой, просьбы — не показывать Егору оно не содержало, но нелицеприятное содержание письма, натолкнуло солдат на эту мысль: не показывать его командиру, ничего не говорить, ничего не передавать. Фёдоров, писал про тот самый трагический день, когда получил множественные осколочные ранения. Восхвалял Стеклова, выражая слова благодарности, зато, что, не являясь его командиром, Стеклов вытащил его из боя, перевязывал. Про Биса было в этом письме всего одно предложение — короткое и жестокое; ни словом больше, ни словом меньше:
«…командир называется?! Мудак редкостный! Даже первой помощи не оказал»…
На двух тетрадных листах в клеточку, в каждой строчке, рассказывалось о Стеклове, о госпиталях, про глаз и ухо, про руки и ноги, про лицо… смиренно и привычно, как и должно быть. Федоров спрашивал об обстановке, о том, что произошло после него… а про Егора — одно предложение и какое…
«Контуженные мало что помнят, — расстроено подумал Егор, — и вряд ли кто расскажет, как всё было. — Сокрушался Егор. — Может когда-нибудь и расскажут… А кто расскажет? Кто видел?! Все были в боевых порядках, и на почтительном расстоянии друг от друга. Может, никто и не видел?! Но, что мне от этого… мне обидно до слёз… мне горько! — Егор сидел в беседке, поджав не раненую ногу под себя, уже втретий раз перечитывая Фёдоровское, громкое, как приговор письмо. Кусал губы, чтобы не растроиться от обиды, чувствуя, как стонут десны с силой сомкнутых зубов.
Достав последнее письмо жены, Егор прочитал его. Перечитал и первое. Читал долго, как молитву, чтобы успокоить терзаемое несправедливостью сердце: «Может быть, и правильно было мне его не показывать? Правильно… надо было скрыть! Зря читал! Вида, конечно, не подам… А всё-таки, какие у меня солдаты… Умницы!»
Сегодня, 30 января 2001 года. Сегодня уехал в 7:00, вернулись — 18:30… день прошел.
Сильно похудел. Поел первый раз за день, только в 19:00. Ложусь спать, с надеждой увидеть вас во сне… Не снитесь. Может, и к лучшему… Состояние утробное. Лежу, смотрю на бесцельное, молекулярно- подобное брожение солдат, а сам не здесь… далеко… потерялся…
Сегодня, 31 января, подал команду «к бою!», совершенно без причинно… услышал взрыв фугаса, которого в действительности не было… С этим неслышимым боем, у меня душа отлетает. Солдаты, сочли это за проверку бдительности… вроде, «вспышка справа!», «вспышка слева!» А у меня просто слуховые дефекты…
Глава третья
Февраль
В минувшем году, в этот же день, в Гуанжоу встал на причал;
Шумели дряхлые ивы — к ним гость челнок привязал.
Вздыхал печально странник седой, скитаясь у края земли…
Год пролетел, и вновь чужедаль, здесь снова льют дожди…
Егор проснулся в три часа ночи. Проснулся от того, что снились сын Матвей. Сон не был тревожным, и Егор не мог понять, от чего проснулся. Лежал неподвижно, слегка неудобно, но двигаться не хотел, смотрел на печь, что мерцала красным. Что-то тоскливое навалилось на Егора, тоскливое и трусливое, что захотелось немедленно засобираться домой. Егор прикрыл глаза:
— Ложись поудобней… — Матвей лежал в кроватке, вытянувшись по струнке, вид очарованный, в ощущении мягкой постели, будто конфету съел. Егор занес над ним разноцветное одеяло с книжками, мишками, мячами и жирафами, а Матвей поднял ручки над головой и торопливо их опустил, поджимая одеяло вокруг себя. — Ну, спать… Дай, я тебя поцелую…
Матвей упираясь локотками, вытянул головку, забавно выкатив губки. Заметил на цветном одеяле книжку, ткнул в нее пухлым пальчиком:
— Почитай эту?
— Сказку хочешь?
— Да, шкаску кочу!
— Ну, давай, слушай… Только глазки закрывай, что бы снилось: ранним-ранним утром, едва забрезжил солнечный свет, и листва ив и елей под яркими утренними лучами солнца окрасилась ядовитым зелёным цветом, с тихой воды, крадучись, и ёжась, пополз по теням туман, лежащий на глянцевой поверхности озера, в центре которого возвышался Нефритовый остров — Цюндао… Где-то плакал ручей, в такт которому, щебетали маленькие, сине-жёлтые птички, скрывающиеся, в свежей зелени плакучих деревьев. Парк Бейхай, что называют Северным Морем, был императорским садом, одним в цепочке парков Трех Озер…
Матвейка лежал с закрытыми глазенками и улыбкой на лице.
— Слушаешь?
Матвей приоткрыл глаза:
— Да…
— Ну, тогда слушай дальше… Прохладный влажный ветер, ворвавшись через террасу в ещё окутанные мраком изумрудные залы и павильоны дворца, витал по кругу, пытаясь поймать себя за хвост, и с тихим свистом вился под крышу, покрытую синими глазурными черепицами, под цвет неба. Дивный дворец
