Как упал-то он, хромает, говорят?» — «Залечим, сват. Выпьем!» Выпили. Баженов зашипел из полутьмы: «Прилабунился к Наташке Поляковой, говорят…» — «Как! — ревя вскочил Денисов. — Кто сказал тебе, постой!..» Вечереющие окна зазвенели — медь сама. «Над Денисовым смеяться?! С голью путать, с сиротой?! Эй, Кузьма! Кузьма, поди-ка… Эй!» — «На улице Кузьма…» Звездный вечер, ходит вьюга, снег до окон замело… Запевай теперь, подруга, разбуди скорей село! Разбуди тоской моею, разбуди моей бедой. На меня смотреть не хочет мой парнишка молодой. Гармонь новая покуда, гармонист уже хромой. Ты покинь свою Наташку, не води ее домой!.. Я свою соперницу отвезу на мельницу, посажу на крыло, чтобы духу не было!.. «Кто орет так, а, Наташа?» У плеча — ее плечо. «У Баженовой Катюши голос с этим вроде схож. Я боюсь, побьют…» — «Наташа, слышишь, сердцу горячо.! Ты одна, моя Наташа, ты одна во мне поешь!..» Никакою страшной силой не разлучат, дорогой. Нет, миленок, милый-милый, не отдам тебя другой!.. Что хотите, как хотите, я приму свою вину, заключу тебя навеки, белых рук не разомкну. На морозе стынут ножки, дует ветер в рукава, посидим еще немножко, я скажу тебе слова… Ловит он Наташин голос, в губы смотрит не дыша. Синие глаза Наташи! Губ горячих лепестки! Задыхается от счастья, жизнь на свете хороша! Слышать голос, видеть зубы, чувствовать тепло руки. Отнеси гармонь, парнишка, только тихо положи, если спросит тятька, где я, полюбил, ему скажи!.. Так стоят они, от стужи заслонясь стеной избы. Спит братишка, спит маманя. Окна льдом заслонены. Ни клетушки, ни сарая, ни плетня, ни городьбы. Не пришел отец с японской, чужедальней стороны… Полюбила бестолково и горю, как от огня, а Наташка Полякова отбивает у меня. Я пойду на Волгу выйду, стынет Волга на ветру. Не прощу тебе обиду, я тебя еще утру!
