все равно, я готовъ по?хать въ Петербургъ, обратиться къ министру юстиціи, — я его знаю давно… и за отличнаго челов?ка, — словомъ, сд?лать все, что отъ меня зависитъ… Но мн? для этого надо ваше слово, Настасья Дмитріевна, заключилъ онъ.
Она сид?ла растерянная, глядя на него во вс? глаза: что должна… что могла она отв?тить ему?
— Братъ мой не 'негодяй', пробормотала она, ухватываясь въ своемъ смущеніи за одно изъ выраженій, употребленныхъ имъ сейчасъ, нисколько не относившееся къ ея брату:- онъ заблуждается, я признаю… Но побужденія его чисты и высоко честны!…
Глаза у Троекурова усиленно заморгали:
— В?съ и значеніе словъ, сказалъ онъ, — такъ передерганы у насъ въ посл?днее время, что въ нихъ разобраться трудно. Я оставлю поэтому совершенно въ сторон? вопросъ о томъ, что сл?дуетъ въ д?йствительности разум?ть подъ 'чистотой' и 'высокою честностью побужденій' вашего брата. Въ виду того, для чего вамъ пришла добрая мысль обратиться ко мн?, мн? нужно знать только одно: полагаете ли вы, что онъ въ состояніи отказаться отъ этихъ своихъ 'побужденій' и всего того, что изъ нихъ исходитъ въ его теперешнемъ катихизис?, или н?тъ?
Она судорожно заломила скрещенные пальцы своихъ бл?дныхъ рукъ:
— Что мн? сказать, какъ отв?чать за него!… Я знаю только, что его взяли… что его сошлютъ…
— Думаете-ли вы, что это будетъ несправедливость? спросилъ онъ.
Она пристально воззрилась въ него и какъ-то неожиданно для самой себя воскликнула:
— Н?тъ, я этого не думаю… но простить всегда можно!…
— 'Простить', повторилъ онъ, — прекрасно! Что же, братъ вашъ посл? такого прощенія отказался бы отъ революціонной пропаганды и обратился бы въ мирнаго гражданина?
Она безсознательно вздрогнула: посл?дній разговоръ съ 'Володей', его заключительныя слова во всемъ ихъ ужас? пронеслись у нея теперь въ памяти:
— Не знаю… прошептала она чуть слышно.
— Изъ вашего отв?та, извините меня, молвилъ на это помолчавъ Троекуровъ, — я, кажется, им?ю право заключить безъ ошибки, что тотъ, о 'прощеніи' котораго вы хлопочете, не сбитый временно съ толку юноша, но уб?жденный, непримиримый врагъ существующаго порядка и можетъ быть удовлетворенъ только полнымъ разрушеніемъ его. Такъ это?
Онъ ждалъ отв?та.
— Пропаганда ихъ безвредна, нежданно отв?тила вм?сто этого отв?та д?вушка, — и сами они это теперь видятъ. Народъ не принималъ ихъ и выдавалъ властямъ.
Не то печальная, не то ироническая улыбка проб?жала по лицу ея собес?дника:
— А властямъ въ свою очередь надлежало возмутителей отпустить на вс? четыре стороны, дабы народъ зналъ, что то, что онъ изв?ка, вм?ст? со своими правителями, разум?лъ д?ломъ преступнымъ, правители эти теперь считаютъ безвредною шалостью, что они слишкомъ гуманны и либеральны стали, подчеркнулъ онъ, — что-бъ осм?литься мыслить и поступать такъ же безхитростно и здраво, какъ онъ, какъ этотъ народъ?… В?дь такъ это выходитъ по вашему Настасья Дми…
Онъ не усп?лъ договорить. Двери изъ его библіотеки шумно распахнулись настежъ и изъ нихъ вылет?ла молодая д?вушка со шлейфомъ амазонки, перекинутымъ на руку, и въ маленькой круглой мужской шляп?, тутъ же слет?вшей наземь съ прелестной, будто выточенной головки въ порывистости движенія, съ которою она кинулась въ Борису Васильевичу:
— Папа, голубчикъ, ты вернулся, какъ я счастлива! лепетала она низкимъ груднымъ голосомъ, охватывая шею отца об?ими руками и звонко, на всю комнату, ц?луя его въ об? щеки: — мы только-что во дворъ вскакали, со Скоробогатовымъ, а Анфиса Дмитріевна мн? изъ флигеля въ окошко кричитъ: 'генералъ прі?халъ!'… Я сейчасъ поняла почему — и прямо помчалась въ твоему крыльцу… Et me voila! расхохоталась она, раскидывая руки врознь: — тебя напугала телеграмма maman, да? Она отправила ее безъ меня, я бы никогда не допустила…
— Ты не видишь, что у меня гости, Маша? прервалъ онъ ее съ улыбкой, словно солнечнымъ лучомъ озарившею ему все лицо, поворачивая ее за плечо лицомъ въ Настась? Дмитріевн?, гляд?вшей въ свою очередь со своего м?ста на д?вушку глазами, полными невольнаго восхищенія.
Она была въ самомъ д?л? очаровательна. Высокая, широкоплечая и тонкая, б?локурая какъ былъ отецъ, съ бол?е яркимъ, ч?мъ у него, золотистымъ отт?нкомъ ц?лаго л?са волосъ, двумя толсто- сплетенными косами падавшихъ у нея до кол?нъ, съ темными, какъ у матери, глазами и бровями, она была св?жа какъ майская роза и здорова какъ горный воздухъ… Ей еще четырехъ месяцевъ не хватало до полныхъ шестнадцати л?тъ, но она была развита физически какъ восемнадцатил?тняя особа и уже года полтора носила длинныя платья по настоянію отца, находившаго 'см?шнымъ, ridicule', говорилъ онъ, — 'од?вать ее ребенкомъ, когда она усп?ла на полголовы перерости мать', и къ н?которому неудовольствію Александры Павловны, в?рной старымъ традиціямъ, которую покойная Марья Яковлевна Лукоянова од?вала въ коротенькія юпочки и панталончики до шестнадцатил?тняго возраста невступно.
— Ахъ, Боже мой, mademoiselle Буйно… Настасья Дмитріевна, вспомнила она, быстро подб?гая въ гость? съ протянутою рукой, — какъ я васъ давно не видала!..
— Давно! конфузливо улыбаясь, отв?тила та, пожимая ея пальцы;- я бы васъ не узнала, вы такъ выросли… и волосы совс?мъ будто другаго отт?нка стали: они у васъ теперь цв?та сп?лаго колоса…
Троекуровъ утвердительно закивалъ:
— Blonde comme les bles, промолвилъ онъ см?ясь.
'Que je l'adore et qu'elle est blonde'… — Чистыми, звучными контральтовыми нотами залилась вдругъ во всю грудь Маша… И тутъ же, покрасн?въ по самые глаза, съ заблиставшими мгновенно на р?сницахъ росинками слезъ, схватила об? руки гостьи, прижала ихъ къ себ?…
— Простите, простите! воскликнула она:- вы въ траур?… я знаю, у васъ умеръ отецъ, а я, сумасшедшая…
Она также мгновенно опустилась, уронила себя въ сос?днее кресло и закрыла себ? ладонями лицо.
Настасью Дмитріевну это ужасно тронуло. Въ этомъ дом?, о которомъ еще такъ недавно она съ такою желчью отзывалась доктору ?ирсову, она чувствовала себя теперь какъ бы охваченною нежданно ц?лою атмосферой искренняго благоволенія и участія къ ней… Она невольнымъ движеніемъ нагнулась къ д?вушк?, притронулась къ ея локтю…
Та откинула руки, повернулась къ ней вся прямо:
— Поц?луйте меня, чтобы доказать, что вы на меня не сердитесь!..
И сама горячо прижалась къ ея изможденному лицу своими св?жими губами…
— Настасья Дмитріевна, я ув?ренъ, не сердится на тебя, потому что уже усп?ла узнать тебя насквозь, сказалъ ей отецъ, продолжая счастливо улыбаться: — coeur d'or et tete folle.
— Да, maman меня за это всегда пилитъ, за мои extravagances, жалобно проговорила Маша по адресу Настасьи Дмитріевны.
Та не могла оторваться глазами отъ нея:
— Вы катались верхомъ? спросила она ее.
— То-есть, какъ 'катались'? возразила д?вушка какъ бы чуть-чуть обиженно, — я по д?лу ?здила.
— Куда? сказалъ Троекуровъ. И по тому вопроса гостья поняла, что онъ совершенно серіозно относился къ сказанному дочерью.
— Къ отцу Алекс?ю, въ Блиново, отв?чала она, — насчетъ Евлаши Макарова… Вообразите, обратилась она снова въ Настась? Дмитріевн?,- мальчуганчикъ необыкновенно способный, нравственный, — онъ у насъ тутъ въ школ? на завод? первый ученикъ былъ, — и вдругъ мать вздумала отдать его на бумагопрядильную фабрику въ Серпуховъ. А тамъ д?ти безо всякаго призора и ученія, и страшное пьянство между рабочими; это значитъ погубить мальчика! Я и по?хала въ отцу Алекс?ю, — его крестьяне тамъ вс? очень уважаютъ, что-бъ онъ уговорилъ его мать оставить Евлашу зд?сь… Ее какой-тo братъ тамъ въ Серпухов? съ толку сбиваетъ…
— Что-жь отецъ Алекс?й?
— Ахъ, папа, онъ очень жалуется, б?дный! Ты помнишь, онъ добился, что Блиновскіе положили приговоромъ, какъ у насъ давно во Всесвятскомъ, закрыть бывшій у нихъ кабак?, и ужасно этому радовался.
