Он вскочил на стол, рядом с завхозом, и обвел всех гордым взглядом.
— Вот послушайте! Мои последние стихи: «Призыв»! — И начал декламировать, взмахивая рукой:
Проклятые фашистские руки тянутся к нам!
Слышны орудий раскаты то тут, то там!
Но рано трубят победу фашистские трубачи!
Найдут себе могилу у нас палачи!
Юрка спрыгнул со стола, завхоз чуть не упал и тут только заметил «поэта».
— Бестолочь некультурная! Что ты ножищами по столу топаешь?
— Я… — начал опешивший Тихонов.
— Ты, а кто же!
Ребята невольно засмеялись. Юрка разозлился и перешел в наступление:
— А вы сами–то сидите на столе!
— Да, я сижу, у меня пальто драповое, а у тебя калоши!
Вдали на перроне появилась маленькая фигурка директора школы — учительницы по литературе Марии Николаевны. Стуча каблучками, она приближалась, как бы вырастая, и вот уже можно было разглядеть строгие очки, конопатый нос и большие желтые пуговицы на пальтишке. Рядом с Марией Николаевной шел бывший школьный военрук Дубинин.
Класс притих и встал из–за парт, словно на уроке. Завхоз стал показывать директору какие–то бумаги. Мария Николаевна кивнула ребятам, и они сели.
— Тихонов, у тебя что по литературе? — шепотом спросил Пашка с задней парты.
— «Посредственно», а что?
— Ничего, просто «посредственно», вот и все.
— Говорить ты мастер! — разозлился Юрка. — Тут не в литературе дело! Тут, понимаешь, вот тут! — И он стукнул себя в грудь.
— Хорошо, когда еще и вот тут, — в тон ему ответил Пашка и постучал себя по голове.
— Чего пристал к нему? — коварно заступился Валька. — Ведь стихи у него последние.
Тихонов обиделся и отвернулся.
— Мальчишки, не ссорьтесь! — вмешалась Леля. — У нас сегодня такой день, а вы!..
Все зашикали.
Директор отвела в сторону завхоза и тихо выговаривала:
— Ну зачем ты парты приволок? Куда их теперь девать?
— Зачем? Как будто они мне нужны! Вам же и пригодятся. Вдруг там нет или высадят посредь поля? — обиделся завхоз.
— Все равно, Аким Иванович, дорогой. Сейчас людям и тем вагонов не хватает. Ну ладно, успокойтесь, попробуем. Удастся — возьмем.
Мария Николаевна поправила очки и встала за стол. Стало совсем тихо.
— Ну, вот, ребята, — сказала она так, словно начала свой обычный урок по литературе. — Вы все тут и всё прекрасно понимаете… Ваш класс едет последним. Скоро подадут поезд. Но это не последний наш урок. Некоторое время вы не будете ходить в школу — до переезда и пока устроимся. Но заниматься вы должны. Должны сами. Так, как будто бы ничего не произошло. Это ваш долг — учиться. Для того чтобы… чтобы быть достойными тех родных и близких, которые сейчас там… Они сражаются и за то, — подчеркнула она, — чтоб вы спокойно учились. Вот все, что я хотела вам сказать. Какие будут вопросы?
— Можно, Мария Николаевна? — поднялась Леля.
— Да, Молоткова.
— Интересно, как мы будем учить, например, немецкий, если мальчишки отняли у нас все учебники немецкого и их больше нет!
— Как нет? — не поняла Мария Николаевна.
Леля испуганно покосилась на ребят. Они осуждающе смотрели на нее.
— Как нет? — переспросила учительница.
Тогда встал Пашка.
— Мы решили всем классом покончить с немецким языком, как с вражеским, ну и уничтожили учебники.
Пашка покосился на ябеду и сел. Потом опять вскочил и повторил:
— «Ди блауэн фрюлингсауген шауэн аус дем грасс херфор» — «На тебя смотрят из травы голубые глазки весны», да? А может, сейчас какой–нибудь фашист своими голубыми «ауген» целится в моего отца! Не хочу учить язык врага!
Учительница медленно прошлась между рядами. Ребята молча следили за ней и ждали, чем все кончится. Она подошла к Пашке и положила ему руку на затылок. Он съежился.
— Эти стихи о голубых глазах весны написал не Гитлер, а Гейне. Не всю жизнь война, Павел. Кончится, вырастете, будете учиться дальше, работать. Может, тоже и стихи писать. А знать надо многое, для того и школа…
— Вот ты говоришь — вражеский язык, — вмешался Дубинин. — Правильно, сейчас вражеский. А вдруг попадешь на фронт? Возможно, дай бог, до вас дело и не дойдет, но допустим? А?
Все повернулись к нему.
— Без немецкого на фронте плохо. Особенно в разведке и вообще.
Все опять зашевелились.
— Кто не сдаст экзаменов, оставляйте, Мария Николаевна, на второй год. В интересах обороны! — не то шутя, не то всерьез закончил капитан. — А в общем, я попрощаться с вами пришел… Желаю вам всем хорошо доехать!
Вагонов так и не подали. А если б и подали, ехать было некуда. Ни Мария Николаевна, ни Дубинин, ни девятый «Б», ни даже завхоз Аким Иванович, так заботившийся о партах, еще не знали, что немецкие бомбардировщики разрушили железнодорожный мост.
Глава 37
— Давно воруешь? — спросил следователь в пристанционной дежурке.
Мишка испуганно проглотил слюну.
— Не ворую я… Чего вы?
— С какого года?
— Двадцать девятого…
— Курим? — ласковым тоном сказал следователь и протянул открытую коробку «Казбека», в которой Гапон сразу же распознал давно не куренные папиросы «Норд». Он охотно взял.
Дубинин сидел у окна поодаль, у него и у Мишки был такой вид, словно они не знают друг друга.
— Значит, ты, Михаил Гапонов, — продолжал следователь, — конечно, не знал, что на крыше вагона ездить воспрещается?
— Знал! Чего вы из меня дурака делаете? Знал. Все ездят!
— И ты, конечно, не ведал, что тебя заметила охрана, когда ты размечал вагон, который потом будут, как у вас называется, «калечить», — продолжал следователь.
— Ничего я не размечал! Брешут! — вскочил Мишка. — Чего привязались?
— Извините, оставьте нас вдвоем, — сказал Дубинин следователю.
Тот недоуменно взглянул на него и вышел.
— Что ж, тезка, так долго не заходил? — сказал Дубинин.
— Некогда, — сразу осмелел Гапон. — Я тогда, помните, как сел на поезд, так и уехал. Потом пересел на состав с обгорелыми танками, думал, сойду на Узловой, да так и отмахал незнамо куда без остановки. На скорости не спрыгнешь, шею можно поломать… Назад сутки добирался. Гляди, что нашел! — Он суетливо
