достал из кармана орден Красной Звезды. Эмаль на нем была в трещинах, края оплавлены. — Сгорел он, танкист… А может, и утек или в плен попал.
Дубинин взял орден, повертел в руках и вернул. Гапон потер его о рубаху и спрятал.
— Сгорел, наверно. Танк — что гроб. Железный, а горит, как свеча. Только дым черный.
— А чему там гореть–то? — поинтересовался Мишка.
— Найдется. Горючее… Резина.
— Ну, давай, — сказал Гапон, — все мне рассказывай, чего помнишь. Про отца. И случаи военные тоже.
— А что привезли в составе, на котором ты вернулся, — пшено? — неожиданно спросил Дубинин.
— Рожь. — Гапон спохватился и испуганно взглянул на него. — А ты откуда знаешь?..
— Я много чего знаю, — заметил Дубинин.
— Тогда на мосту врал: не знаю, говорит, никого. Хитер.
— Знаю–то я все, да не все одобряю. Вот зачем, к примеру, ты воруешь?
— Вот ты на фронте был, — не сразу ответил Мишка, — и не знаешь!.. Вот скажи: ты думаешь, все это на фронт везут? — Он ткнул пальцем в окно, за которым грохотал поезд.
— На фронт.
— Шиш! — авторитетно заметил Гапон и закурил. — Наши там с голоду пухнут, а предатели все поезда к фашистам направляют. У–у–у! — взревел он, как паровоз. — Пожалуйста, хлебца.
— Откуда ж у тебя такие сведения?
— Все говорят.
— Все — они тоже разные бывают. — Капитан пристально смотрел на мальчишку. — Одни хлеб растят, пекут. А другие… К нам вагоны с мукой приходят, а из них тянут.
Мишка молча глядел в окно.
— И из фронтовых — тоже. Твой отец где–нибудь сейчас воюет или раненый. Ему хлеб нужен. И другим красноармейцам. А кто–то грабит, ворует, спекулянтам продает. Выпишется отец, война кончится, придет и скажет: «Я воевал, а ты, Миша, чего делал? Как помогал Родину защищать?» А ты ответишь: «Я тут помогал ворью и спекулянтам карманы набивать. Вот я какой!»
Гапон по–прежнему молча смотрел в окно.
— Кому ж ты теперь сообщаешь? Ведь Рябого–то нет… Ну, чего молчишь? Шпане базарной, верно?.. Странная, однако, у тебя честность.
Мишка ничего не ответил. Потом поднял голову и, сбиваясь, сказал:
— Я пойду сотру… Там я вагон… с мукой разметил.
— Завтра сходишь.
— Завтра поздно будет. Только побожись, что никому! Знаешь… — начал Гапон.
Глава 38
— Ночью будут грабить поезд с мукой, — сообщил Митин сотрудникам милиции, устало опершись локтями на стол, и взглянул на Дубинина.
— Намечен третий от хвоста вагон, — уточнил капитан.
— Прошу всех быть готовыми, — продолжал Митин. — Домашних предупредите, что задержитесь.
— Чего там! — сказал Сухарев. — Им не в новинку. Сутками не видят.
Вечером Дубинин, зная характер жены, пошел все же домой сказать, что ему придется вернуться на работу — на всю ночь.
Поднимаясь по ступенькам переходного железнодорожного моста, он услышал за спиной быстрые шаги. Инстинктивно обернулся. Его ударили!..
Через горячую пелену он увидел склонившееся над ним лицо.
— Ну, цево? — шепелявя, сказал человек. — Полуцил?
Это был шепелявый бандит, по кличке Артист.
Приближался поезд. Стуча по рельсам, он ворвался под мост. Обмякшее тело Дубинина втащили наверх и, раскачав, словно куль, перебросили через перила. Оно кануло в грохочущую темноту.
Сознание возвращалось откуда–то издалека, постепенно, а вместе с ним и простые короткие мысли: «Что такое? Где я?» Все тонуло в каком–то страшном грохоте, и этот стук отдавался острой болью в затылке и пояснице.
Дубинин открыл глаза. Над ним было серое небо. В лицо сыпал снег. Он лежал в открытом вагоне, доверху наполненном торфяной крошкой.
Попытался подняться — удалось. «Живучий черт, — подумал он. — Повезло!»
Дотронулся до головы. Шапки на нем не было. «Мокрая… Кровь или снег? Не видно… А шапка все же спасла от удара».
Тьма струилась вокруг ветром и снегом.
Через час после покушения он вылез из вагона на брикетной фабрике, куда пришел состав с торфом. С трудом нашел медпункт. Перепуганная медсестра сделала укол, сбрила волосы вокруг раны и зашила кожу.
— Кость у вас крепкая, — улыбнулась она, убедившись, что все вышло у нее удачно. — Только вам бы в госпиталь. Вдруг сотрясение мозга.
— Наша порода твердоголовая, — пошутил капитан. — Вы мне забинтуйте как следует и порошков каких–нибудь. А насчет сотрясения — вряд ли, думаю.
— А вот думать–то вам вредно, — рассердилась медсестра.
— Думать никогда не вредно, — слабо улыбнулся он, чувствуя приятные, прохладные взмахи бинта вокруг головы. — Спасибо тебе большое, девочка. Жених есть?
— Женихи сейчас на фронте.
— Ну а я тебе в тылу достану. По блату. Сам бы тебе руку и сердце предложил, да староват и женатый.
— Руку и сердце… — засмеялась она. — Вот голову бы я у вас на время взяла, чтоб ногам покоя дать.
В милицию он не позвонил, знал, что сейчас там никого нет, даже дежурного. Все на задании.
Капитан появился в угрозыске под утро. Никишов вскочил:
— Михаил!.. Мы тут не знали, что и думать, — исчез! Операцию без тебя проводили, — бросился он навстречу, с испугом глядя на землистое лицо Дубинина.
— Что, страшен? — Он, морщась, поправил повязку. — А, гляжу, знакомый…
Белобрысый человек, сидевший напротив Никишова, медленно поднялся, затравленно глядя на капитана, и попятился в угол:
— Я ницего не скажу! Ницего!
— Захватили при грабеже вагона с мукой, — пояснил сержант.
— Ну, крестник, — стиснул зубы Дубинин. — Выкладывай!
«Артист» прижался к стене:
— Ни за цто! Нет! Нет! Нет!
— Что ж. Тогда разговор короче будет. Уведите арестованного.
Никишов вызвал милиционера, бандита увели.
— Остальных взяли? — спросил капитан.
— Шпана, подростки. Связаны были с Мишкой Гапоновым. Мы его отпустили, как вы приказали.
Были схвачены Шляпин и его дружки. Все, кроме Славки Чумиция. В последнее время он в ограблениях не участвовал, о нем на допросах, естественно, не спрашивали, и поэтому его никто не назвал. У многих при обыске нашли дома ворованную пшеницу.
Прямое отношение к банде имел только Шляпин. Последние несколько дней бандиты скрывались у
