него в сарае…
— Как и в тот раз, мы опоздали, — продолжал Никишов, — птички из сарая улетели.
— Откуда Шляпин их знает?
— Пришли однажды к нему. Говорит, запугали. Спрятал их. Видать, кто–то им посоветовал к нему сунуться — знал, чем Шляпин занимается! Они только прятались у него, больше ничего, а на этот раз Артист напросился к нему в дело. С размахом собирался работать, нагребли себе несколько мешков муки, а потом он вагоны поджечь хотел. Понимаешь? Город без хлеба оставить!..
Никишов с беспокойством глянул на капитана.
— Михаил, тебе лечь надо…
— Затылок… — Дубинин опустился на диван.
— Я врача сейчас…
— Не надо. Пройдет. Вызывай арестованного, продолжай допрос.
Глава 39
Во дворе Валькиного дома стоял двухэтажный деревянный старый барак. За ним тянулся настоящий лабиринт сараев, широкие дорожки между ними чередовались с такими узкими проходами, что надо было пробираться боком.
В этот вечер Валентин возвращался домой с охапкой дров из своего сарая. Одно из поленьев мягко соскользнуло в рыхлый снег. Он присел в узком проходе на корточки, чтобы не обронить остальные, поднял полено и внезапно увидел поблизости Чумиция и каких–то двух мужчин. Они стояли неподалеку от входа в барак.
Когда высокий мужчина повернулся. Валька так и застыл. Горбоносый профиль… Бандит по прозвищу Хрящ! Его примечи! А второй?.. Приметы?.. Низенький, почти квадратный… Вспомнил! Похож на рецидивиста по кличке Мышь.
Он не ошибся: это действительно были Хрящ и Мышь. Вслед за Славкой они проскользнули в барак. Вальку они так и не заметили.
Мышь поправил одеяло, занавешивающее окно, тяжело сел на кровать и мрачно сказал, прислушиваясь к голосам за стеной:
— Опять хату сменили.
— Не нравится — возвращайся в сарай к Шляпину. Но если Шляпин и Артист заговорят, я тебе не завидую. Да только отсюда все равно уходить надо, людное место… — Хрящ уселся на табуретку у пышущей жаром чугунной печки.
— Пустое, — беззаботно сказал Славка Чумиций. — Уж один–то день здесь переждать можете. Народу в бараке полно, прописки не требуют. Тут никто никого не знает. Чужих целый поезд. И с обыском не ходят, чего же еще?
— Не ходят — придут, — заметил Хрящ. — Твои–то дружки попались, свободно могут на тебя показать. Нет, уходить надо.
— Седой передал, что сегодня скажет, когда и куда, — обеспокоился Чумиций. — А вы не опасайтесь… Я давно уже с ними не ворую, а за прошлые дела — очень я им нужен! Мне Седой приказал, и я сразу прекратил. Если уж ко мне до сих пор не пришли, значит, я чистый. И вообще, у них сейчас о другом голова болит. Немцы близко.
— Свои–то намного ближе, — опять помрачнел Хрящ.
— Может, в лес подадимся? — пробубнил Мышь.
— Не советую, — сказал Чумиций. — С голодухи замерзнешь. Надо от Седого известий ждать. Другого вашего — Пахана — он уже пристроил где–то, теперь за вами двумя очередь. Если сегодня сам не придет, человека пришлет к булочной на проспекте, завтра вечером в восемь. Только хвост не притащите.
— Запел, — недовольно сказал Хрящ. — Сами понимаем… Как твой Седой–то хоть выглядит?
— Сегодня, может, сами увидите, а сам я ничего не могу сказать, — со страхом в голосе сказал Чумиций. — Убьет. Он такой, вы его не знаете.
— Все мы такие, — проворчал Хрящ.
В коридоре послышались шаги.
— Он, верно, — тихо сказал Чумиций, взглянув на часы.
Со звоном разлетелось стекло, и обвалилось одеяло — в комнату глянуло дуло винтовки. В ту же секунду сорвалась с крючка дверь — на пороге стояли Дубинин и Никишов. Хрящ сразу сшиб ногой раскаленную чугунку. На пол посыпались полыхающие угли, комната наполнилась дымом. Топот ног, тяжелое дыхание, удары — и все молча, никто не хотел получить пулю.
Хрящ рванулся к окну, но его сбили с ног. Упав на раскаленные угли, взвыл и выхватил из–за голенища нож. Кто–то схватил его за руку. Он ударил.
— А–а! — закричал Чумиций. — Уби–и–ли!
Хрящ откачнулся, пополз. Куда?.. Кто?.. Где?.. Нечем дышать. На глазах словно паутина из дыма. Он неожиданно очутился в темном пустом коридоре и, покачиваясь, как пьяный, побежал к выходу.
У дверей стояли. Деваться было некуда! Но тут рядом распахнулась дверь и выскочила полуодетая женщина.
— Горим! Горим! — кричала она.
Из комнаты Славки вырвалось пламя, затрещали доски… Поднялась паника. Захлопали двери, зазвенели стекла, полусонные люди давились у выхода и высаживали рамы, волоча за собой случайные вещи. Подхваченный толпой, Хрящ оказался во дворе.
Растерявшийся Сухарев хватал то одного, то другого жильца и кричал:
— Стойте, стойте, стрелять буду!
Обезумевшая толпа прорвала оцепление, и, потеряв всякую надежду справиться с ней, милиционеры бросились к горящему бараку.
Хрящ перемахнул через забор.
Когда приехали пожарные, барак уже пылал, как свеча. Сидели на уцелевших вещичках погорельцы. Ревели бабы, а вокруг гигантского костра бегала старуха с заварным фарфоровым чайником и все спрашивала у каждого:
— Крышечку не видели? Цветастенькая такая крышечка…
— Не видели, — отмахнулся Дубинин. Брови у него слизало начисто — две багровые полосы, — шинель зияла горелыми дырами.
— Стрелять нельзя было, — сказал подошедший Никишов, весь в саже, полушубок лохмотьями. — Люди кругом, а стены дощатые.
— Третий кто? — думая о чем–то своем, сказал Дубинин.
— Хозяин. Жил здесь. Хулиган, говорят.
— Я не о нем.
— Ах, тот… По–моему, Мышь. Схватить его не успел, не дался он. Сам еле выбрался. Загорелось, как порох. Керосин там в бидоне был.
Дубинин обернулся к Валентину.
— Вот так–то…
— А наган, который вы мне дали, вернуть? — робко спросил он.
— Оставь пока у себя… Никишов, собирай людей. Теперь не найти, пожалуй… Удрали… Обоих упустили!
— Если б в мирное время… — начал Никишов.
— Искать надо, товарищ Никишов! — вдруг вскипел Дубинин. — А не вздыхать!
— Слушаюсь. Разрешите идти?
— Иди. Лицо–то вытри.
Наблюдавший за всей этой суматохой дядя Коля постоял еще немного поодаль и заковылял
