Квестер

- А ты, Леша, не угадал! – возразил старик. - Не сидеть и трястись, как липка, а действовать, драться! Другого пути нет! – он выждал секунду и сказал главное: - Правда, драться будем умно, согласно плану!

В разговор вмешался Тестер:

- А договориться ни с кем нельзя?

Внезапно беседу прервал низкий голос, звучащий с какой-то трагической обреченностью:

- Не хрен договариваться с этими гребаными собаками! Пропадать, так – с музыкой! Давай, старик, рассказывай свой чертов план!

            Все обернулись на голос. Это был Гласс.

ГЛАВА  XVII.

Дед Пихто так и продолжал жить в своем заросшем кустарником овражке, в который он упал, убегая от увиденных им непонятностей. Суток двое он боялся высунуть нос: ему все казалось, что на поверхности его ждут Слуги Сатаны с факелами, готовые зажарить и съесть его несчастную душонку. При этом здравая часть мышления Пихты никак не могла взять в толк, почему же он уже двое суток жив-здоров, хотя, как говорил Владыка, всевидящие сатанинские прислужники уже давно должны были его найти и разорвать на мелкие кусочки. Шли часы, разум все более брал верх над страхом, а еще и одолевало Пихту любопытство: ведь видел он, как прирастает Мир, и так хотелось еще раз взглянуть, посмотреть, каков он сейчас – тот уголок, с рекой и пляжем на той стороне…

            Словом, когда забрезжило третье утро, Пихто, еле дыша от страха, выбрался на поверхность. Огляделся. Вокруг все было таким же, как и пару дней назад, ничего не изменилось. Медленно, озираясь по сторонам, дед двинулся к «краю земли». И, дойдя до него, обнаружил существенные прибавления реки, пляжа на той стороне и леса по обоим берегам русла. «Край света» довольно далеко продвинулся вдоль по течению. Мало того, река в конце своего течения расширилась и, казалось, вот-вот впадет в невидимое море.

Окаймляющий реку лес за пару-тройку сотен метров до «края земли» обрывался, переходя сначала в подлесок, затем – в заросли камыша, а потом в прекрасный песчаный пляж. Пляж без моря? «Как бы не так, - догадался Пихто.- Море, видать, «на подходе», ага!» И, не в силах заставить себя пропустить столь интересное зрелище, как рождение моря, Пихто остался ждать, переместившись на новый «край земли», ниже по течению. Ждать пришлось долго, и за это время дед вновь вспомнил подробности своего появления здесь, в этом странном и непонятном месте.

            Дед Пихто… Архипа Макаровича Овсянкина Пихтом стали называть не в молодости, когда случайные казалось бы клички намертво прирастают к пареньку или девке, и не в зрелом возрасте, когда кличка много может сказать о том, кого ей называют, нет. Кличка появилась у Архипа Макаровича в той поре, когда каждого нормального мужика иначе, как на «вы» и по имени-отчеству не зовут: даже самые хамовитые граждане, видя престарелость, явившуюся перед ними во всей своей красе и прелести, придерживают свой злой язык и вспоминают азы вежливости. Потому что есть, есть в старости что-то такое, видя что, понимаешь – кроме возможности услышать уважительное «вы» в свой адрес у человека уже более ничего не осталось!

            А вот Архип Макарович, дожив до этого самого возраста, вместо положенного «вы» и имени- отчества, а также, как минимум, ежедневного предложения стакана чая от молодых родственников, удостоился обидной, уничтожающей всю его личность и всю его жизнь клички «Дед Пихто»!

            А все – деточка родимый, сынок Коленька. Вернее, не столько Коленька, сколько мымра эта его, Люська.

Люська, стерва, всему причиной была!

          А началось все с того, что остался Архип Макарыч в своем большом доме в селе Кочегуры Воронежской области совершенно один. Жена его, Любушка, померла четыре года назад, сын еще раньше уехал учиться в Воронеж, а более в дому никого и не было. Пока работал Архип Макарыч монтером в конторе связи - был человеком уважаемым, нужным, каждый сельчанин с ним издаля здоровался. Опять же, Любушка жива была: скотинку держали, уток, гусей. Коленька бегал вокруг, детишки соседские с ним играли… шумно, хлопотно было, да не беда: главное - смысел в жизни присутствовал! А тут вдруг раз, и - нет никого!

В один год Коленька уехал учиться в город, да обженился, в другой – Любушки скоропостижно не стало. А сам Архип Макарыч уж боле десятка лет как на пенсии. Год прожил бобылем, другой…, а на третий – вдруг собрался, да поехал в город, к сыну в гости.

Вдруг, да не вдруг – Коленька сам пригласил!

            Приехал, значит, Архип Макарыч в Воронеж. Сын отца принял как положено. Встретил, привез в дом, определил в ванную, белье чистое выдал, накормил, напоил. И жена его, Люська, как к родному отнеслась: потчевала вкусностями, все спрашивала, не надо ли чего. А уж внучка…! Оленьку старик просто забаловал. Как услышит от нее: «Тета!», так и млеет, и то один гостинец ей несет, то другой… Молодые родители, конечно, сердились на это, но мягко как-то: понимали – у «теты» новая молодость началася! И точно. Архип Макарыч на десятом небе от счастья был: «Эх, мож, где и неказиста моя-то жисть-то была, ага, с кем не быват?! Но сына я воспитал, как нады-ть, как положено, вона чо! Глядь, какую жену-то нашел – его любит, меня уважат! А внучка Оленька, звездочка моя…, - тут, как правило, «тета» пускал счастливую слезу. – Эх, видела б Любушка, знала бы!».

Горд старик был тогда и за сына своего, и за жену его, и за себя, старого родителя, и за Любушку свою, не дожившую до эдакого счастья…!

            Короче, вместо недельки загостился Архип Макарыч у молодых аж на полтора месяца. А тут и отпуск сыну подошел – каникулы в институте. И решили они как-то вечерком, что теперь их «тета» к себе в гости повезет. В Кочегуры. Ага. Решили, да и поехали.

Тут уж пришла очередь старика - гостей принимать. И не ударил «тета» в грязь лицом. Ага, не ударил! И так старался Архип Макарыч, и эдак ублажал дорогих ему людей, да так ублажил, что теперь они уезжать не хотели! А то? Ведь ублажать-то было чем – покойная Любушка была бабой практичной: и дом, и хозяйство в таком порядке держала, что и через многие года ничего не развалилось. Да и дом был – не чета другим домам – большой, крепкий. Человек, заходивший в этот дом, или на двор, или в огород, как правило, не мог восторга скрыть: так все в нем было хорошо, ладно, удобно, просторно. А в округе – и природа, и грибы, и ягоды, и рыбалка… Людмилушка аж речь потеряла от восторга: то и дело обнимала то мужа, то деда и все шептала: «Как хорошо! Господи, как хорошо!» Словом, замечательно время провели, но… гостям уезжать надо было. Расстались.

            И заскучал Архип Макарыч. Загрустил. Так-то он привык, вроде, бобылем-то существовать, ан познал жисть новую, при молодых детях, да при внучке любимой – да отвыкнуть-то и не смог. Похудел, осунулся, хозяйство запустил. Прошел месяц, другой, за ними еще парочка. Зима настала, дело к Новому году шло…

            И вот вернулся как-то в середине декабря Архип Макарыч к себе домой от соседки Дуси (телефонный аппарат ей чинил), а в доме… – гости. Любимая сноха Людмила и звездочка его ненаглядная, Олечка. Одни приехали, без папы. Архип Макарыч сначала обрадовался, давай обнимать, целовать…, а потом вдруг забеспокоился: чагой-то они одни, без Коленьки-то, приехали? Не случилось ли худого?

 Да его Людмила успокоила: соскучились, говорит, мы по тебе, деда, приехали тебя к нам забрать – вместе Новый Год встречать!

            Господи! И пошлет же судьба таку радость старику?! И бывает ли, чтоб сынова жена зимой одна поехала черти куды признаться свекру в искренней любви, да пригласить его к себе в дом жить?

            Верно-ть, не быват! И старик Овсянкин это понял…, да только сильно опосля. А сейчас…