[
Мы многое повидали. Но есть плоды, у которых пушок не создан для влаги. А сейчас с неба может политься дождь. Rorate, coeli, desuper. Лейте сверху, небеса.
Пока мы остаемся в физике веса, количества, изобилие благодати течет как изобилие. Оно течет даже, можно сказать, как гидростатическое изобилие, как изобилие гидростатического порядка. Оно пропитывает, омывает, проникает. Всякий человек с каким-то опытом благодати, в себе, в ближнем, знает эти неудержимые вливания, эти непроницаемые проникновения, эти непобедимые победы. Но когда вступаешь в физику смачивания, в физику увлажнения, все впустую, ничто не работает, законы причинности больше не действуют, особенно законы физической причинности, потому что толика сцепления, которая нужна для того, чтобы причина имела свое следствие, чтобы следствие было сцеплено с причиной, одним словом, чтобы причина воздействовала на следствие, потому что эта толика сцепления, толика связки, этот пустяк, который есть все, пустяк, но пустяк необходимый, не случился, не работает, не действует, не происходит. Ибо все теории причинности, и самые детерминистские, тщетны. Для перехода от причины к следствию всегда нужно какое-то отцепление или, если угодно, какое-то сцепление, подготовка, соединение со шкивом, прежде чем он повернется. Самой строгой метафизики физического детерминизма, самой исчерпывающей метафизики причинности и, если угодно, следственности недостаточно, чтобы исчерпать это неизбежное легкое сцепление (которого она не может избежать и действительность не может избежать), равно как и точно так же, как атомистической материалистической метафизике недоставало крючка как раз для сцепления атомов и недоставало clinamen, уклона.
В обычной физике или, если угодно, в первичной физике, в физике веса и гидростатики сцепление, а через него причинность, работает всегда. Напротив, в физике смачивания, в физике увлажнения (а это та же самая, что и физика мениска, и равновесия жидких поверхностей, и образования капель и капелек; и атмосфер; и дисперсий; и коллоидных растворов; и, возможно, других растворов) сцепление, а через него причинность, работает не всегда. Вес есть всегда. Смачивание возможно не всегда. Или, если угодно, все имеет вес, но не все можно смочить. Всегда можно взвесить, не всегда можно увлажнить. Всегда есть тяжесть. Не всегда есть проницаемость.
Отсюда идет множество пробелов (ведь пробелы тоже имеют причины и откуда-то идут), отсюда идет множество отмечаемых нами пробелов в действенности благодати; одерживая нежданные победы в душах самых больших грешников, она зачастую не действует с самыми порядочными людьми, на самых порядочных людей. Потому что у самых порядочных людей, или просто у порядочных людей, у тех, кого так называют, кто любит, чтобы их так называли, нет изъянов в броне. Они не ранены. Их всегда невредимая кожа из морали создает для них безупречный панцирь. На них нет того отверстия, которое проделывает тяжелая рана, неизбывное отчаяние, неотступное угрызение, никогда не зарастающий шов, смертельная тревога, подспудная тоска, тайная горечь, вечно скрываемое крушение, никогда не заживающий рубец. На них нет того прохода для благодати, каким по сути является грех. Поскольку они не ранены, они и не ранимы. Поскольку у них все есть, им ничего и не приносят. Поскольку у них все есть, им не приносят того, что и есть все. Даже милосердие Божие не бинтует того, у кого нет ран. Самаритянин подобрал человека потому, что тот лежал на земле. Вероника отерла лицо Иисуса платком потому, что оно было в грязи. А того, кто не упал, никогда не поднимут; и того, кто не в грязи, не оботрут.
«Порядочные люди» не омываются благодатью. Это вопрос молекулярной и глобулярной физики. То, что называется моралью, — это смазка, делающая человека непроницаемым для благодати. Отсюда идет то, что благодать действует в самых закоренелых преступниках и поднимает самых жалких грешников. Потому что она для начала проникла в них, смогла в них проникнуть. И отсюда то, что самые дорогие для нас существа, если они, к несчастью, смазаны моралью, неприступны для благодати, неуязвимы для нее. […]
Поэтому нет ничего более противоположного тому, что называется (немного стыдным именем) религией, чем то, что называется моралью. Смазка морали защищает человека от благодати. […]
Мораль — это собственность, порядок и, безусловно, вкус собственности. Мораль делает нас собственниками наших убогих добродетелей. Благодать делает нас семьей и племенем. Благодать делает нас сынами Бога и братьями Иисуса Христа.
[
Сама благодать, входя в мир, вступая в мир, действуя в мире, не была выведена, не вышла из-под действия общих законов жизни человека и мира, и для благодати и для христианской революции тоже самое прекрасное — это начало. Для христианской революции тоже был рассвет.
И солнце первое над первою зарею.
Иначе говоря, это другой лик тайны Воплощения. Et homo factus est. Как Иисус по-настоящему и буквально сделался человеком, как Он сделался человеком честно и без обмана, так по-настоящему и буквально, параллельным и соединенным и, быть может, включенным вовнутрь, движением, воплощением, можно сказать, параллельным и соединенным и, может быть и без сомнения, включенным вовнутрь, честно и без обмана благодать сделалась временной и исторической, она честно подпала под действие общих законов жизни человека и мира, и среди прочих под действие главенствующих законов и тех, что, быть может, вбирают в себя все другие, то есть законов памяти, а в них — законов затвердения привычки. Засорения привычкой.
[
Мертвая душа — это та, которая слишком завалена своими записями, кипами своих воспоминаний.
Это душа, которая органически и психологически завалена, и до предела, завалами своей органической и психологической памяти.
Это душа, в которой нет больше ни атома пространства; для свободы и заодно для благодати.
Это душа, в которой нет больше ни одного пустующего атома.
Это душа, в которой нет больше ни атома материи (духовной), свободного для свободы и заодно для благодати.
Мертвая душа — это та, которая согнулась иод завалами своих бумажек; своей бюрократии.
Или иначе, это душа, которая далее всего от сотворения; наименее недавняя; наименее свежая, самая раз-творенная. Наименее вышедшая, наиболее удаленная от выхода из рук Божиих.
И когда говорят, что Церковь получила вечные обетования, собранные в одном вечном обетовании, это надо понимать строго в том смысле, что она получила обетование никогда не согнуться под своим собственным одряхлением, окостенением, окаменением, под своими привычками и под своей памятью.
Что она никогда не станет мертвым деревом и мертвой душой; что она никогда не дойдет до конца омертвения, кончающегося смертью.
Что она никогда не согнется иод своими записями и своей историей.
Что ее воспоминания не раздавят ее до конца.
Что она никогда не согнется под тяжестью своих бумажек, под жесткостью своей бюрократии.
И что святые у нее будут появляться вновь и вновь.
[
