признания, – присуждают с 1992 года.
Ну, признания-то хватало, с премиями у него было небогато. В 1990-м он получил сразу три – имени А.?Крученых, «Великое Кольцо» и журнала «Юность». Потом был перерыв. В 1998 году на «Букер» номинировали «Новый сладостный стиль», но премию он не взял. Не взял и Государственную. По словам Виктора Есипова, университет Джордж Мэйсон шесть раз выдвигал Аксенова на Нобелевку по литературе, и тоже безрезультатно. И вот – «Букер».
7
После вручения «Букера» Аксенову предлагают возглавить жюри этого конкурса. Он соглашается. Уже входя при этом в жюри «Триумфа» и ряда других премий.
Через год это решение отозвалось конфликтом.
Мнение председателя и членов жюри – Аллы Марченко, Владимира Спивакова, Николая Кононова и Евгения Ермолина – относительно очередного победителя непримиримо разошлись.
«Выбирать лауреата… было очень трудно, – рассказывал Василий Павлович. – Члены жюри совершенно по-разному смотрят на современную литературу. Будучи автором двадцати пяти романов, я высказал свою точку зрения. <…> Роман Анатолия Наймана 'Каблуков' на голову выше всех представленных в шорт- листе произведений. На одном уровне с 'Каблуковым' находится роман Михаила Шишкина 'Венерин волос', не вошедший в список… К сожалению, мне не удалось найти общий язык с другими членами жюри».
Решение было принято большинством при соотношении голосов четыре к одному. Один – это Аксенов. Он голосует за «Каблукова» и, убежденный в своей правоте, на церемонии отказывается назвать победителя Дениса Гуцко и его книгу «Без пути-следа». Это делает критик Евгений Ермолин.
Аксенов был опечален. И не только поражением «Каблукова», но и тем, что вокруг премии устроили скандал. «Я ругаю себя, что согласился стать председателем жюри, – после говорил Аксенов. – Это было под влиянием эйфории от получения в 2004 году премии за 'Вольтерьянцев и вольтерьянок'. <…> Если бы счет был 'три-два' в их пользу, я бы ничего не сказал, вручил бы премию, и всё. Но оказалось 'четыре- один'… Я понял, что надо отвечать ударом на удар. И когда я сказал, что не стану вручать Букеровскую премию, они совершенно обалдели»[270].
«Разум ли повелевает руке подняться?» – вопрошает фило
8
В 2006-м он публикует в «Октябре» роман «Москва-ква-ква». И почти сразу – в «ЭКСМО». Тираж 30 100. Немногие тексты 80-х, 90-х и начала «нулевых» годов обсуждались столь яростно.
Мы уже говорили, почему многих устраивает формула «Сталин – великий злодей». Она, как бы клеймя тирана, возвышает его. А вместе с ним – всё, что дорого обращенному в прошлое совку: «великие свершения и достижения» тех времен, когда «народ и партия» были «едины», «коммунизм» виделся «светлым будущим человечества», провозглашалась «слава КПСС!». Ибо что ж такое «планы партии», как не «планы народа»? Память – мощная сила. И кто-то черпает в ней бетон для строительства тех идеальных опор, без которых ему не устоять в этой жизни. Вот ему-то и подходит схема «Тоталитаризм – это плохо; но зато была великая эпоха».
В чем же секрет стойкости такого отношения? В созданной при советах
Чтобы их заметить, достаточно оглядеться. Вот звезды на башнях Кремля. Вот мавзолей Ленина. Вот его истуканы, натыканные по городам. Вот барельефы и мозаики в метро. И названия улиц, пароходов и станций, данные в честь «красных героев» (при отсутствии названий в честь героев «белых»). И много что еще – не станем перечислять все факторы, незаметно «строящие» россиянина под советский ранжир, даже когда и советов-то нет, и коммунисты не у власти… Но пометим: они – источник шизофренического раздвоения мировоззрения множества россиян. С одной стороны – капитализм по душе, с другой – ностальгия по серпу и молоту.
Этих кодирующих знаков можно бояться. А можно с ними бороться. Причем бороться по-разному. Аксенову была отвратительна вся окружающая его в новой, капиталистической России «красная» символика. Его смущало, что, приезжая в Россию, и живет-то он в здании, представляющем не что иное, как часть этой управляющей знаковой системы – архитектурную.
Это тот самый небоскреб на Котельнической набережной, со всеми его квазиантичными скульптурами, дубовыми листьями, декоративными знаменами и звездой на верхушке.
Не случайно он сделал это здание враз и сценой трагикомедии, и одним из главных ее героев. В романе еще много символических зданий: Кремль, «Ближняя дача», Университет на Воробьевых горах, Центральный рынок, но над ними колоссом возвышается башня в Котельниках. Ибо ее населяют герои, которых ей предстоит погубить. Лишь один обретается вне – Сталин. Но и его ждет конец в башне у слияния рек Яузы и Москвы. Башня смерти.
Воздержимся от пересказа сюжета. Скажем лишь, что он развивается по линии нескольких конфликтов. Сталин и Тито. Сталинизм и человечество. Наука и поэзия. Политика и любовь. Жизнь и смерть. И вновь, как отражение этой борьбы (как и в «Вольтерьянцах»), – мускулинность и женственность. Воплощение первой – Вождь и все мужчины вокруг: герои, спортсмены, ученые, пилоты, поэты. Второй – юная фея октябрьской звезды Глика Новотканная – краснознаменная дева, дыхание юности, жизни, идейности, альковной страсти и высокой любви. К дорогому, бессмертному гению – неизбежному товарищу Сталину.
«Наш вождь для меня, – доверяется она тайному и жестокому врагу Сталина, своему любовнику и советскому адмиралу Жоржу Моккинакки, – это живой столп всего нашего общества. Мысль о его смерти повергала меня – и повергает сейчас – в неукротимый ужас. Недавно на первомайской демонстрации я видела его… на трибуне мавзолея. У меня началась настоящая духовная экзальтация, и вдруг меня пронзила мысль: что, если в этой гигантской толпе находится какой-то человек, который смотрит на Сталина как на мишень!»
Вот ведь какая выходит перекличка между откровениями Гликерии и заявлениями ее автора. Разве не он делился с Ксенией Лариной рассказом о том, как в студенческие годы, проходя в первомайской колонне мимо мавзолея, смотрел на Сталина именно как на мишень… Кто знает, быть может, эта жестокая разница в их отношении к «вождю и учителю» делает Глику Новотканную столь желанной для ее автора? Может, эта ее страсть к «солнцу народов» и рождает в нем «сладкую муку ревности», рождающую «неукротимую творческую тягу в чреслах»?..
Кстати, хотят ее все. Поэт Кирилл Смельчаков, пилот Жорж Моккинакки, стиляжки, шпики, Берия и сам неминуемый вождь. Впрочем, последний имеет всех: от отца Глики – академика-ядерщика до стиляжки Боба Рова, кличка которого, заточенная на манер жизни в других небоскребах, не избавит его от житья под сенью бетонной звезды. Только побег.
И здесь побег. Как когда-то в «Ожоге» на автомобиле, в «Суперлюксе» – на пароходе, в «Дедушке- памятнике» – на дельфине, в «Острове Крым» – на катере, в «Изюме» – на самолете… Здесь – на дельтаплане.
Юный зэк Юра Дондерон, обреченный на смерть, ныряет в бездонную мглу пурги 1953 года с 35-го этажа котельнического небоскреба, навек покидая зону действия священных построек.
Потом гайдуки Тито захватывают Кремль, а все главные герои гибнут – каждый по-своему. Но прежде в книгу, очень по-аксеновски, входит юноша бледный со взором смущенным – некий Вася Волжский (он же Так Таковский), прибывший в него, то есть в Москву, из Казани просить о восстановлении в вузе, откуда изгнан, ибо cкрыл: его родители – враги народа.
Он-то, чудом уцелевший, и рассказывает эту историю.
Впрочем, ее финал еще впереди. Ведь звезда на башне в Котельниках торчит до сих пор.
9
Если в «Вольтерьянцах» Аксенов дал повод для жалоб, то в «Москве» – для упреков. В том, что нет для него ничего святого. Что враг №?1 для него – СССР. В том, что уверен: читатель – дебил. Меж тем автор всего-то и говорит: в Сталине нет
Одним не нравился «сплошной стеб», а ведь «всё хорошо, да в меру…».
