Несмотря на то что взрослые члены семейства Любимовых оказались в категории «врагов народа», на их детей (Давыда, Юрия и Наталию) это клеймо не распространилось. Уже в начале 30-х годов старший из детей Любимовых Давыд вступает в комсомол, а чуть позже по его стопам идёт и Юрий. Он поступает в ФЗУ «Мосэнерго», после окончания которого работает сначала рядовым монтёром, а потом становится бригадиром ремонтной бригады. В конце 30-х он поступает в Театральное училище имени Щукина. Если кто-то подумает, что пример Любимова случай исключительный, то он ошибётся: большинство детей «врагов народа» судьбу своих родителей не разделили, и новая власть предоставила им равные со всеми возможности для жизненного роста. 30 декабря 1935 года даже вышел указ об отмене ограничений, связанных с социальным происхождением лиц, поступающих в высшие учебные заведения и техникумы.
Закончив училище, Любимов был распределён в Театр имени Вахтангова. Но вскоре началась война, и он оказывается в только что созданном по приказу наркома внутренних дел Лаврентия Берии Ансамбле песни и пляски НКВД. Если учитывать, что отбор туда происходил в результате самого тщательного изучения анкетных данных, то невольно закрадывается мысль: как в этот коллектив мог попасть сын и внук «врагов народа» Юрий Любимов? Да всё по той же причине: сын за отца не отвечал. Зачлось Любимову и его добросовестное служение советскому строю за все предыдущие годы. Не зря ведь красавца студента взяли в Театр Вахтангова именно на роли «социальных» героев — то есть правильных советских юношей. И он их с радостью играл. Да и в Ансамбль НКВД Любимов был приглашён не в рядовые статисты, а в качестве ведущего (!) программы и исполнителя задорных интермедий.
Позже, уже после падения Берии, Любимов вволю отыграется на своём бывшем шефе: с таким же задором, как он конферировал и пел куплеты про торжество советского строя, он заклеймит Лаврентия Палыча: «Цветок душистых прерий Лаврентий Палыч Берий…» Хотя никакого героизма пинать уже умершего министра в этом поступке не было. Вот если бы Любимов спел эти частушки при жизни Берии, вот тогда его имя можно было бы высечь на скрижалях истории. Но в таком случае эта слава досталась бы Любимову посмертно, а он этого, естественно, не хотел. Цель-то у него была другая: обмануть, пережить советскую власть. Ну что ж, теперь уже можно точно сказать, что в этом деле Юрий Петрович преуспел.
После войны Любимов возвращается в родной Вахтанговский театр и практически сразу получает главную роль. Причём не кого-нибудь, а комсомольца-подпольщика Олега Кошевого в «Молодой гвардии». За эту роль Любимова удостаивают Сталинской премии, что мгновенно открывает молодому актёру дверь в большой кинематограф. Он снимается у Александра Столпера, Николая Ярова и даже у Ивана Пырьева в его хите начала 50-х «Кубанские казаки», который тоже будет удостоен Сталинской премии.
Кстати, и в этом случае Любимов не удержится от сарказма — проедется шершавым языком критики по адресу фильма в годы, когда Пырьева уже не будет в живых. Он расскажет, как был возмущён происходящим на съёмках: дескать, в стране чуть ли не голод, а Пырьев показывает счастливых людей и изобилие на столах. Цитирую:
«Снимали колхозную ярмарку: горы кренделей, какие-то куклы, тысячи воздушных шаров. Ко мне старушка-крестьянка подходит и спрашивает: „А скажи, родимый, из какой это жизни снимают?“. Я ей говорю: „Из нашей, мамаша, из нашей“. А у самого на душе вдруг стало такое, что готов сквозь землю провалиться. Тогда и дал себе обещание — больше никогда в подобном надувательстве не участвовать».
Соврал себе Юрий Петрович. Уже через год после съёмок в «Кубанских казаках» он получает ещё одну Сталинскую премию за роль красного комиссара Кирилла Извекова в одноимённом спектакле по роману К. Федина «Первые радости». И чем же «Кубанские казаки» Пырьева отличались от «Первых радостей» Федина, извольте спросить? Разве тем, что в «Казаках» показывали миф о послевоенной советской жизни, а в «Извекове» — миф о Гражданской войне. По Любимову, то же надувательство.
Однако дальше происходит и вовсе запредельное действо: в 1953 году Любимов… вступает в КПСС. Сам он объясняет этот поступок следующим образом: «Я воспитан на нравственных ценностях великой русской культуры… Когда я был относительно молод, мои старшие товарищи — коммунисты, которым я верил, уговорили меня вступить в партию. Они считали меня честным человеком и убедили, что сейчас в партии должно быть больше честных людей, и я поверил им».
Очень ловкий ход: свалить всё на других людей. Дескать, сам я даже мысли не допускал стать коммунистом, но старшие товарищи, такие-сякие, чуть ли не силком затащили в проклятую КПСС. А ведь на самом деле всё было гораздо проще, можно сказать, прозаичнее. После того как Любимов ещё в детстве понял, что у него, как у сына «врага народа», нет другого пути в этом обществе, как принять его законы, он смирился с этим. Как и миллионы других детей «врагов народа». Однако у Любимова было одно «но», которое отличало его от этих миллионов: он стал не просто рядовым членом этого общества, а самым ревностным его служакой. Лучший в ансамбле НКВД, лауреат Сталинских премий, лучший исполнитель ролей правильных советских людей и т.д. — вот они, те самые ступеньки, по которым Любимов взбирался на самый верх.
Как выяснится позже, его усердие было деланым. На самом деле пепел репрессированных родственников-кулаков всё это время стучал в его сердце, и Любимов только ждал момента, когда он сможет сполна отомстить советской власти. Вплоть до начала 60-х Любимов продолжал представлять собой вполне лояльного власти актёра и режиссёра. Играл правильных героев и ставил незатейливые пьески с куплетами на сцене родного ему Вахтанговского театра. «Перековка» Любимова произошла в годы хрущёвской «оттепели», когда в обществе началась открытая борьба элит, принадлежащих к двум её крыльям: либеральному и державному. Либералы ревностно вбивали в головы своих сограждан прозападные ценности (за это их называли ещё западниками), которые зиждились на трёх китах: сомнение, критический дух, борьба мнений. Всё это подавалось обществу под соусом борьбы за обновление социализма, придание ему «человеческого лица» (получалось, что до этого социализм имел какое-то иное лицо). Западники считали себя прогрессистами и полагали, что только цивилизованный Запад сможет вывести «тёмную и лапотную» Россию из многовековой отсталости.
Державники эту позицию всячески разоблачали, называя её гибельной для страны. Они исходили из теории цивилизационных войн, согласно которой западная цивилизация всегда рассматривала Россию как своего главного стратегического противника вне зависимости от того, кто находился здесь у власти — монархисты или коммунисты, и жаждала лишь одного: исчезновения России как суверенного государства. По мнению державников, любая попытка апелляции к Западу за помощью или желание более тесного сотрудничества с ним грозила России экспансией западных духовных ценностей (державники называли их «болезнями») и, как итог — сначала духовным, а затем и экономическим порабощением страны. При этом большинство державников тоже не являлись ревностными апологетами советской власти, однако поддерживали её, как свою державу, как великую Россию.
Но вернёмся к Любимову.
В 1963 году силами студентов своего курса в Театральном училище имени Щукина, где он преподавал, Любимов поставил пьесу «Добрый человек из Сезуана», принадлежащую перу Бертольта Брехта. Этот немецкий драматург считается не только великим реформатором драматического искусства, но и ярым антифашистом. Все его пьесы содержали в себе резкую до гротеска критику социальных и нравственных основ буржуазного общества и были очень популярны в СССР: на сценических подмостках многих советских театров были поставлены чуть ли не все его пьесы. Однако в годы «оттепели» у нас появились режиссёры, которые стали по-своему интерпретировать произведения данного драматурга. Эти постановщики стали представлять Брехта как поборника «чистого искусства», стремясь доказать, что он хорош только там, где перестаёт быть коммунистом. Возразить им сам драматург ничего не мог, поскольку ушёл из жизни в 1956 году.
В «Добром человеке из Сезуана» Брехт исследовал синдром фашизма, но Любимов развернул остриё пьесы в сторону советской власти, создав, по сути, ещё и антирусский спектакль. Как напишет много позже один из критиков: «Превращение героини спектакля — это метафора двойной природы всякой деспотической власти, и
Многочисленные «фиги», которые Любимов разбросал по всему действу, были спрятаны в зонги, которые исполняли актёры. Например, такой: «Шагают бараны в ряд, бьют барабаны, кожу на них дают
