представители других элит стали всё чаще ездить за границу и, возвращаясь оттуда, привносили в свою жизнь тамошние нравы и обычаи. В итоге к моменту прихода к власти Брежнева в советской номенклатурной среде практически перевелись революционные аскеты, зато расплодились поборники красивой жизни. Эти деятели, только на словах называясь коммунистами, на деле всем своим поведением опровергали ленинский постулат о том, что «надо вытравить из себя привычку прежде всего работать на себя и ближних». Не случайно поэтому, когда в начале 60-х знаменитый революционер-аскет Че Гевара побывал в Москве и встретился с советскими вождями, он был поражён увиденным: «Это какие-то буржуи, а не руководители первого в мире государства рабочих и крестьян!»
Минуло ещё десятилетие, и число «красных буржуев» выросло в геометрической прогрессии. Именно тогда их взгляды окончательно сомкнулись со взглядами западников, которые долгие годы ратовали за смычку Востока и Запада на почве так называемых «общечеловеческих ценностей». Дело дошло до того, что от державников начали отдаляться даже их недавние сторонники, например, тот же Брежнев. Несмотря на то что генсек и раньше был ближе к поборникам роскошной жизни, чем к аскетам, однако в силу своей русскости он являл собой скорее тип российского барина, чем западного нувориша. И стоял на позиции, что слепое перенесение западных ценностей на русскую почву неприемлемо для России. Однако с годами эта позиция Брежнева стала претерпевать существенные изменения, и к середине 70-х он уже превратится в самый вульгарный тип капиталиста: с личным гаражом из десятка роскошных иномарок, любителя вестернов с участием звезды Голливуда Чака Коннорса, лучшего друга американского миллионера Арманда Хаммера и т.д. и т.п.
Не случайно, что именно в годы «разрядки» в Советском Союзе окончательно окрепла мода на антисоветизм, который затронул самые широкие слои общества, в том числе и высшие. Как удивлялся сам Высоцкий:
Проводниками этого явления являлись именно «красные буржуи» вкупе с либеральной интеллигенцией. А своеобразной Меккой для подобной публики стала любимовская «Таганка», что весьма симптоматично. Если на заре этого театра её фанатами были в основном творческая и научная интеллигенция, студенческая молодёжь, то после того, как в моду вошёл антисоветизм, в театр протоптали дорожку апологеты коррупции: нувориши из числа новых хозяев жизни, так называемые «богатые буратины» — директора магазинов и торговых баз, цеховики, фарцовщики и т.д. Эти люди тоже неплохо разбирались в «эзоповом языке» (за десять лет «игры в фигушки» успели поднатореть), однако в этот театр они шли отнюдь не потому, что были «духовной жаждою томимы» — их возбуждало само присутствие в стенах заведения, где такая модная штучка, как антисоветизм, возведена чуть ли не в культ. Любимым спектаклем для этой публики стал «Мастер и Маргарита» (1977), где антисоветская философия была заложена во всём: и в самом тексте, и во внешних эффектах (именно в этом спектакле впервые на советской сцене актриса полностью обнажалась, хотя и со спины). Как писал один зарубежный критик: «Все эти перебивки текста советской „новоречью“ из газетных клише воссоздают в совокупности (да ещё при соответствующей актёрской мимике и интонации) ту социальную и психологическую среду, которая характеризует советский образ жизни как высшую мистику с точки зрения здравого рассудка».
Эта постановка стала одной из самых модных в столице. Попасть на неё простому человеку было невозможно — все билеты доставались исключительно элите: партийной и хозяйственной номенклатуре, комсомольским вожакам, представителям творческой интеллигенции и, конечно же, нуворишам из числа теневиков, коих в 70-е годы развелось тьма-тьмущая. Чуть позже актёр «Таганки» Леонид Филатов так выразится по этому поводу:
«Театр на Таганке возник на волне социального презрения к тем людям, которые в конце концов заполонили наши фойе и щеголяли в антрактах мехами и бриллиантами. Мы помимо своей воли стали „валютным“ театром. Студенчество из нашего зала вытеснили ловчилы из автосервиса, торговли и т.д. Мы проклинаем их со сцены, а они с большим удовольствием на это смотрят. Мы издеваемся над ними, а их приходит к нам всё больше и больше — театр престижный, при случае можно щегольнуть в разговоре…»
Лично мне данная проблема видится иначе, чем Филатову. В том-то всё и дело, что «Таганка», будучи главным проводником антисоветских настроений в культурной среде, сама привлекла к себе всю перечисленную выше публику, которая ринулась в этот театр, как пчёлы на мёд. А все стенания о том, что «Таганка» этого не хотела, от лукавого. Да, в 60-е годы, когда в советском обществе ещё сохранялись романтические настроения, некоторые по наивности воспринимали «Таганку» как борца с закостеневшей идеологией. На самом деле это был всего лишь маскхалат, который Любимов специально напяливал на свой театр, чтобы заманить в него романтически настроенных граждан. Ведь даже его самые, казалось бы, просоветские спектакли — «10 дней, которые потрясли мир», «Мать», «А зори здесь тихие…» и др. — в основе своей были антисоветские, сеявшие в душах людей зёрна сомнений. Это была не лобовая атака на сознание зрителей, а гораздо более тонкая, коварная. Те же «Зори» повествовали не только о героизме девушек-зенитчиц, а как бы ставили вопрос: а стоило ли жертвовать своими жизнями не обученным диверсионному делу девушкам?
Одновременно с Любимовым это произведение экранизировал для кино режиссёр-фронтовик Станислав Ростоцкий (Любимов в войну конферировал в Ансамбле НКВД и только однажды был на передовой в рядах ополченцев, когда немец вплотную подошёл к Москве), который создал по-настоящему патриотическое произведение, и оно вошло в сокровищницу отечественного кинематографа. Киношные «Зори» и любимовские — это два разных подхода к теме войны: державный и западнический, который точнее будет назвать пораженческим (именно последний победит в горбачёвскую перестройку и станет одной из причин развала СССР).
«Ловчилы из автосервиса», которые заполонили «Таганку» в 70-е, по сути, были с таганковцами одной крови различие было лишь в том, что ловчилы разъедали советское общество экономически, а актёры «Таганки» духовно. И то, что они слились в общем экстазе, отнюдь не случайно. На заре «Таганки» у актёров этого театра не было личных автомобилей, а спустя десятилетие они уже были у многих. И в автосервис они заезжали регулярно, расплачиваясь с тамошними мастерами не деньгами, а билетами в свой театр, которые приравнивались к валюте. Как однажды проговорился сам Любимов, «наш театр превратился в филиал „Берёзки“».
Кульминацией заигрывания советских властей с «Таганкой» стали события осени 77-го, когда Любимову исполнилось 60 лет. В связи с юбилеем в Кремле было принято решение наградить режиссёра… орденом Трудового Красного Знамени. Награду юбиляру вручал кандидат в члены Политбюро, первый заместитель Председателя Президиума Верховного Совета СССР В. Кузнецов, который в порыве чувств так разоткровенничался с именинником, что шепнул ему на ухо: «Тут у нас некоторые предлагали дать тебе Боевого Красного Знамени…»
Вот такое невольное признание вырвалось из уст высокого начальника: главному фрондёру и антисоветчику страны кто-то из высоких шишек предлагал вручить боевой орден! Видимо, чтобы он ещё яростнее воевал против советской власти. Что называется, приплыли!
Отметим, что даже в среде самих либералов все эти реверансы в сторону Любимова вызывали законное удивление. Получалось, что чем больше он мастерит «фиг» в сторону власти, тем активнее та его поощряет. Многие тогда в открытую говорили, что шеф «Таганки» на коротком поводке у… КГБ. Эту версию чуть позже озвучит парторг театра Борис Глаголин, который в приватном разговоре с Валерием Золотухиным заявит:
«То, что Любимов писал в КГБ, — для меня это сейчас абсолютно ясно. Если бы было что-то, меня, по моему положению парторга, вызвали бы и спросили. Меня за 20 лет никто ни разу ни о чём не спросил. Значит, они всё знали от него самого, и ему было многое позволено, и всё это была игра…»
