настоящую ведьминскую избушку. А лет десять назад Старый что-то вроде дома отдыха построил. Ну не сам, конечно, с помощью своих подопечных из Центрального района. Большой такой дом, вроде зимней дачи. Стоит себе под Ханты-Мансийском, Жека говорила, там от него до города два часа ехать. Рассказывала, что место хорошее — ведьмам молодеется легко, колдуны спячку побыстрее проходят, не за полгода, а за три- четыре месяца успевают отдохнуть. И персонал на даче опять же свой, опытный.
Так что меня там и встретят, и довезут, и старую жизнь помогут закончить, и посмотрят, как у меня новая начнется. Хорошие специалисты, в общем. Совсем как наш Фельдшер. Вот сейчас подойду к нему поздороваться, пока он петь перестал. Там Афоня и Васька-извозчик между собою шумят. Васька «Червону руту» спеть пытается, а Афанасий требует, чтоб на караоке «Коль славен наш Господь в Сионе» поставили… А где ему эту песню возьмут, ее ж в позапрошлом веке пели.
— Лена! Ну ты видишь Цирленьку или нет? Ну что ты стоишь, помоги! — Дора по всему залу мечется, уже Таньку-Грозу и Марфу себе на помощь позвала. И официантка мирская тоже вместе с ними хлопочет. Она, правда, никак не может понять, почему кошку не под диванами и бильярдными столами искать надо, а под потолком, где балки всевозможными сувенирными безделушками увешаны. Потолки-то высокие, метра четыре…
— Цирля-а! Куть-куть-куть-куть… Гунечка, деточка, сбегай на улицу, посмотри, может, эта зараза там гуляет? Там фонарь у входа хороший, она могла на него забраться… Цирля!
— А в позапрошлом году, значит, появляется у меня на участке один такой… Ну я посмотрела пару дней, как он у школы пасется, сам себя под плащом ласкает, да и отморозила ему это место до самой старости…
— Да подожди ты, куда крутишь… Вот, стой, хорошая песня, «Косил Ясь конюшину», я ее в прошлой молодости очень любила…
— Цирля!
— Ну это еще до Первой мировой было, Федор аккурат в мае четырнадцатого года в спячку залег, хотел отдохнуть спокойно. Ну ты же помнишь, как нас всех тогда будили…
— Зря ты, Семен, из Отладчиков ушел, нам сейчас знаешь как не хватает…
— Леночка, а у мамы твоей как вообще дела? Я у Ростика сегодня спросить не успела…
— Цирля! Да что же это за наказание такое блохастое?
Или, может, подойти все-таки к Семену, не чужие мы с ним люди, попрощаемся нормально? Сама уже не знаю, чего хочется, — разве что забиться куда-нибудь в уголок, как Доркиной Цирле, и глаза закрыть. Может, Ваську-Извозчика попросить, чтобы домой отвез? Сил моих больше нету здесь бродить. Глаза сами собой закрываются, не помог дневной сон. Зря все-таки Жека-Евдокия этот праздник затеяла: нельзя нам надолго с рабочих мест срываться. У всех сегодня районы без присмотра, не случилось бы чего…
— Куть-куть…
— «Червону руту не шукай вечерами…»
— Да я тебе говорю, в семьдесят четвертом туфли на платформе уже в моде были, ты знаешь, как я за ними тогда охотилась? Зин, ну помнишь? Ну скажи ей…
— Приезжаем, значит, на вызов, на реанимобиле, все по-честному. У клиента правая почка уже отказала, а левая еще ничего так… Ну ты же знаешь, у мирских левая всегда к любви болит, а правая к разлуке…
— Цирля!
— Валер, а Валер? Ты на работу не собираешься сейчас? А то мне домой надо, у меня там дочка одна осталась, — это Марфа Ваську-Извозчика за рукав дергает. А он сейчас веселый, на певца из караоке пялится, пальцами щелкает, хулиганит — то у певца рожки на секунду выглянут, то хвост появится, а то и микрофон в непотребство превратится.
Тошно мне как-то. Может, дома что не так? Надо бы побыстрее уехать. Вот Марфа-Мариночка молодец, уговорила-таки Извозчика. Сейчас с Жекой попрощаюсь и домой. Сама не могу понять, что же меня режет? Может, из-за Семена? Так вон он, на своем стуле сидит, как фарфоровый слоник на комоде. Мимо него наши кошколовы уже три раза пробегали, а он не двигается. Смотрит на то место, где я только что сидела.
Ночь была густой, крепкой, по-зимнему глухой и безлюдной. На стоянке у «Марселя» метался между машин Гунька, шаманил, подзывал Доркину кошку. То ли ему Жека говорить разрешила, то ли только кыс- кысать… Мне совсем не по себе стало, вспомнила, как вчера на рассвете свою Софико точно так же звала. Да не в кошке, кажется, дело. Марфа вон тоже чего-то хмурится, крестится украдкой, Ваську-Извозчика подгоняет. Мне еще показалось, что мелькнул в дверях кто-то. Обрадовалась, что Семен. Или испугалась? А это официантка на помойку мешок с мусором вынесла. Нет, не в кошке и не в Семене дело. Это жизнь из меня так уходит — собачьей тоской, по капелькам, льющимся из глаз.
Но тогда непонятно, с чего Марфа точно так же печалится.
— Так я всегда из-за дочки волнуюсь. Как она родилась — так я и волнуюсь.
Вот не пойму я этого, наверное. В Марфушиной девочке ведьминская кровь, ее, кроме огня, ничего не возьмет, все подживить можно. У нас вообще природа странная, мы сами себя сколько веков понять не можем, хотя среди ведьм и колдунов ученых было очень немало. Вот почему, если ведьма от мирского дитя родит или, там, колдун обычной девочке ребенка сделает, то у него наша кровь и наши навыки передаются? А если колдун с ведьмой между собой поладят, то дети до совершеннолетия не доживают никогда? Я так не пробовала, не довел Семен до такого, а вот у Марфы в позапрошлом обновлении уже ребеночек был. От кого — не скажу, но Отладчиком этот типус был хорошим. А вот как мужчина… Так это не мне, это Марфе решать. Может, она именно поэтому за нынешнюю дочку так и трясется?
— Марфуша, а рожать больно?
— Да как тебе сказать… Не больней, чем омолаживаться… Ну так и не объяснишь, у всех это по- разному. А что, хочешь ребенка?
Да я не знаю как-то, не думала толком. После Семена ни о ком другом думать не хочется. А надо бы, наверное… род продолжать нужно, за себя и за Манечку.
— Ты не думай, с детьми сложно, конечно… но это как смысл жизни, еще один… ну, отдельно от работы. Тем более, сама видишь, сейчас время спокойное, нас не трогает никто…
Тут Марфа замолчала, рукой махнула, словно несуществующего комара прогнала. Видимо, и ей сейчас не сильно хорошо. Васька-Извозчик от руля оторвался на секунду, глянул на нас:
— Ну что, девушки, и вас трясет?
И нас. Марфа уже два раза дочке перезванивала, та отвечала, что все нормально. Ну что с семилетки взять? Она разве углядит?
Дома за стеклом так и мелькали, а все равно казалось, что стоим на месте. Да еще снег посыпался, сухой, мелкий, противный — как стиральный порошок.
Васька радио крутанул, а оно молчит или гудит заунывно — никогда такого не было.
А тревога уже так жмет, что не выдохнуть, не сглотнуть. Значит, точно что-то случилось, такое, что сложно уладить.
Тут у меня сумка на коленях заурчала, мобильник проснулся. Я его хватаю, а там шум и треск, слова толком не разобрать. Хорошо еще, что это Дора, — она любой шум переорет:
— Леночка, ты можешь меня поздравить! Цирля уже начала котиться!
— Кто там? — шепчет Марфа, хотя разговор на всю машину слышно.
— Чего, у Доры кошка, что ли, нашлась? — выдыхает Васька и поворачивает под какой-то мост. Тут за последнее время столько всего понастроили, сложно запомнить.
— Прямо на кухне, там такой шкафчик на стене, ну она туда и залезла, там же теплее всего… Один сплошной черный, только хвост зелененький… И глинтвейн ей сразу принесли, я налила в пепельницу, ей туда поставила…
Дора сейчас курлычет не хуже, чем ее кошка. А тревога из нас все равно не уходит.
— А второй почти золотистый, видимо, в отца… Он еще не опушился толком, я не могу разобрать… Леночка, я совсем забыла… Тебе тут Евдокия просила сказать одну вещь, она сама не может, она сейчас занята….
Значит, с Жекой что-то стряслось, вот почему нас всех мутит сейчас. Может, мы Жеку-Евдокию
