— Сейчас, подожди, я попробую остановить машинку и все вытащить. Где тут… Вот… Так ты открыла сумку сбоку или нет? Там, где платочки лежат, ну я тебе говорила, что синенький я тебе взяла в аэропорту. Ой, тут чего-то капает, кажется, вода… Цирля! Цирля! Слетай за тряпкой, что ты тут мне лежишь, это вполне свежий хлеб, нечего на нем валяться… Ты представляешь, там у нее у всех котят уже открылись глаза, и стало видно еще кое-что. Кажется, там две кошавки и один крылатик, рыженький… Только я тебе еще ничего не обещаю, понимаешь?
Тут я вылезшим зубом в проросший ноготь чуть не вцепилась — это ж мне Дорка котенка, кажется, собирается бронировать. По этому поводу пускай хоть сама целиком в мою стиральную машину забирается и с ее помощью все этажи заливает, я ей слова не скажу.
— Нет, ну ты посмотрела в сумке или ты мне ответила, а я не слышала? Так, Леночка, это какая-то очень важная карточка, тут много мелких букв, твоя фотография и черная полоска для магнитного замка.
— Дора, иди лесом, это пенсионное для бесплатного проезда. От него пользы — как от николаевских банкнот. Мне Семен не звонил?
— Так он же с тобой там, в Ханты-Мансийске, или я чего-то путаю?
— Кто? Семен?
— Ну а кто же еще? Бедный мальчик, как ему Фельдшер кровь останавливал, ты бы видела. Там, между прочим, рядом стояла Танюшечка, и у нее было почти белое платье, мы сразу же солью…
— Тьфу на тебя! Дора, это не Семен, это Гунька.
— А разве Гунечку не могут по документам звать Семеном? Цирля, не пей из этой лужи, тебе потом еще детей кормить, да что же это такое? Лена, как ты думаешь, куда я могла перевесить твою половую тряпку?
— Гунечку по документам Пашей зовут. В шкаф, например, не могла, когда за брюками полезла?
— А вот и могла, кстати сказать. Очень даже я могла, вот мы сейчас шкаф-то и… Цирля! Я кому сказала. Куть-куть… Так и есть, я ее на ту твою шубу повесила, ну ничего, все уже высохло и почти совсем незаметно… Нет, не звонил Семен, зато… Так ты полезла в сумку или еще нет до сих пор? Мы же специально тебе туда положили такой гель, названия не помню, тюбик фиолетовенький, очень помогает детям, когда у них режутся зубы. Лена, так я еще надену те твои другие брюки? Ведь все равно на них уже Цирля кормила своих детей… Да, один из них точно твой, но какой именно — пока говорить не буду, мне надо в них как следует всмотреться.
Зубной гель и кой-какие предметы интимного пользования мне очень пригодились, а вот с халатами Жека перемудрила. Уложила мне в сумку вот этот страшный байковый, в котором я даже в коридор выйти как-то стесняюсь, и шелковую тряпочку на пышных бретелях — я ее сперва за комбинацию приняла. Чудесная вещица, но мне ее надевать пока рановато. Так что наутро пришлось к завтраку спускаться в юбке и кофточке из жизни Лики Степановны. Ну не в спортивном же костюме на люди показываться. Зато мне эта одежда была сильно велика (что не могло не радовать). Да еще я зубы себе почистила с утра пораньше — все четыре. А платочек Доркин голубенький и вправду к наряду очень подходил — жаль только, что полюбоваться им было почти некому.
За столом нас трое собралось — молчаливая Варенька с повадками своих любимых морских мышей, сонный Тимофей (второй час дня всего, рано тут завтракают), ну и я.
С вечера мне так селедки хотелось, просто жить без нее не могла. А сейчас увидела, пожевала краешек, ну и отставила тарелку. Переждала я своей селедочки.
Зато запах от капустного пирога жить мешал. Много я все равно сейчас не съем, а от одного кусочка плохо не будет. Тем более что такие пироги не каждый день попадаются: огромный, размерами чуть ли не с крышку от письменного стола, дрожжевой, с ломкой лакированной корочкой, под которой прячется россыпь почти прозрачной томленой капусты в мелком яичном крошеве. А дно у пирога плотное, но не пригорелое, даже моими зубами легко жуется.
Я себе ухватила порцию, размельчила на кусочки, чтобы разжевывать сподручнее было, и от души позавидовала Тимке-Коту, который это кулинарное великолепие резал широкими ломтями, а потом руками прям в себя отправлял. А от пирога вроде как почти и не убывало. Куда ж его столько? Ждем кого-то?
— А ты как думала, Ириновна? Через час вертолет нарисуется, привезут одного такого, с пробоиной в борту. Будем с Варькой его по кускам раскладывать, как пасьянс «Наполеон».
— «Могила Наполеона», — скорректировала Варенька, чашечку кофейную на лепесток блюдца поставила и из-за стола отступала. Видимо, к своим мышкам и пробиркам ускакала.
— Чего там с Гунькой вообще? — светски интересуюсь я, управившись со свой минималистической порцией пирога.
Тимофей выразительно жует и не менее выразительно смотрит поверх моего платочка. Нельзя про такие вещи лишний раз спрашивать, а то навредишь. И я срочно исправляюсь, уцепившись за случайный факт:
— Ты же вроде говорил, что знаешь его. Откуда? Тебя в Москве давно не было. Он сюда приезжал? Расскажи, а? А то я про него ничего совсем не знаю, а как-то неудобно, он же мне временный ученик. И муж заодно.
Тимка-Кот одобрительно кивает — понимает, что я разговор от опасного увожу.
— Да приезжали они сюда со Старым. Лет шесть или восемь назад, что ли. Так сразу и не вспомнить, когда именно…
— Омоложаться? — по-настоящему интересуюсь я.
— Ты, Ириновна, совсем ку-ку? Пацану тогда лет шестнадцать было. Куда его обновлять? В эмбриона?
— А зачем? — Я все-таки перекидываю себе еще кусок пирога. Ну кусок от большого куска, честное слово.
— Смотреть. — Тимке явно не нравится, что я себя ограничиваю. Понятно же, что он пол-утра с этим пирогом возился, тесто какое-то особое ставил. Это у него вместо отдыха — такая вот готовка, Жека мне рассказывала.
— Кого смотреть? Твоих к
— Ну что ты из себя дурочку-то строишь, а? — раздражается Тимофей, понимая, что добавки я не возьму. — Этого и смотреть… Как он у вас сейчас? Гунька? Тут Старый его в ученики и брал, прямо у меня в рабочей комнате.
— А чего, в Москве рабочих комнат мало? В Ханты ему ближе ехать? Не понимаю я… Ну объясни, а? Ну, Тима-а? — Голосочек у меня подростковый, а интонации и вовсе какие-то… Как у актрисы-травести в образе. Надо будет собой заняться поплотнее.
— Ну вот чего тебе объяснять? Идешь в библиотеку, берешь «Отечественные хроники» за две тысячи второй год и смотришь. Или за две тысячи первый, я не помню.
— А чего смотреть? — снова не понимаю я, радуясь тому, что библиотечная комната в Инкубаторе наверняка большая. Надо будет там посидеть спокойно, себе в палату всяких книжек натащить. У нас же с библиотеками не очень — при институтах и курсах квалификации обычно есть, но там на руки не выдают, только в читальном зале. Вся надежда на домашние, те, что в рабочих комнатах стоят. Так ведь не всякая ведьма разрешит что-то у себя взять. Потому как хорошая литература — дефицит, ее иногда «зачитывают». Ну что делать, нет в мире совершенства.
— То и смотри. У закладки спросишь: «Дело с Волгоградского проспекта», — раз у тебя склероз с прошлой старости не прошел. — Тимка меняет интонации: — Или ты не притворяешься? Лена, только не финти. Что, действительно не помнишь?
— Да помню я, помню. Мне ж в голову не приходило, что наш Гунька — это этот… Думала, он вырос давно.
— Ну а чего ты хочешь-то? У тебя за эти годы столько времени прошло… А он же мирской совсем. Ну или не совсем, — задумывается Кот.
Я тоже задумываюсь, предварительно отодвинув от себя тарелку — а то сейчас, по своей глубокомысленности, что-нибудь еще съем. Селедки вон опять захотелось.
