такая честь?
– Родитель ваш деяниями для Урала достоин памятника. Без него не бывать бы краю таким, какой он сейчас.
– Без нас-то, может, и был бы, а вот без Строгановых не стало бы Руси на Каменном поясе!
– Однако моему предку потомки памятника не воздвигли.
– А вы не сетуйте. Памятники вещественные, излаженные рукой человеческой, крошатся и рассыпаются. Вечны только те памятники, кои народная память хранит. Есть в народе памятка о вашем предке Семене Строганове, как он, Ермака выискав, Сибирь его военной доблестью, а паче собственным разумом покорил.
– Что вы! Разве об этом кто-нибудь думает в народе?
– И немало думают. Песни об этом поют, сказы говорят...
– Отрадно мне от вас такое слышать. Тем более, что о достойных русских людях сейчас моднее забывать, нежели помнить.
Фраза показалась Демидову знаменательной. Он хотел подкрепить эту мысль собеседника, но слуга внес канделябр со свечами. Задернул на окнах кружевные шторы, и темная, слабо подсвеченная снизу громада заводских цехов в окне исчезла. Строганов достал из заднего кармана кафтана голландскую трубку, набил ее табаком и раскурил от свечи. Акинфий вспомнил, что такую же курил Петр.
– Не обессудьте и не сочтите мой вопрос праздным любопытством. Хотел бы узнать, по какой надобности решили навестить генерала Татищева? – спросил Демидов.
– Ответить на вопрос ваш мне нелегко. Не оттого, что мой визит к его превосходительству составляет тайну, а потому, что, сказав правду, окажусь перед вами в пренеприятном положении. Сочтете меня просто образцом невежливости.
– Об этом не печальтесь. Любая правда ценнее всякой вежливости.
– Извольте. Еду к генералу жаловаться на вас, господин Демидов.
В гостиной наступила тишина.
– На что же вы изволите жаловаться, государь мой? – спросил Демидов удрученным тоном.
– Ох, Акинфий Никитич! Буду жаловаться на самоуправство, вами чинимое, преимущественно на то, что похищаете нашу живую силу, рабочих людей. Притом собираюсь жаловаться не только от своего имени, но также и по поручению других владетелей горных заводов.
Демидов сделал глоток вина.
– Так, так, господа заводчики. А убеждены ли вы, что пора жаловаться действительно пришла?
– Терпели долго, но пора пришла.
– А он сердечный приятель мой, Василий Никитич! Жаль мне его. Все неприятности разом на одну старческую голову.
– Что хотите сказать этим?
– Давно ли из столицы?
– Больше двух месяцев.
– Тогда неведение ваше объяснимо.
– Извольте высказаться определеннее. Какое неведение имеете вы в виду?
– Господин Строганов, Ее Величество государыня императрица Анна Иоанновна за особые заслуги перед российским отечеством отдарила новые казенные кушвинские заводы господину берг-директору Шембергу.
При всем своем светском лоске Строганов не удержался от резкого возгласа.
– Изволите шутить, господин Демидов. И шутить жестоко, непозволительно...
– Я сказал вам сущую правду, государь мой.
Акинфий заметил, как бледность покрыла лицо Строганова.
Он чуть не простонал:
– Да разве мыслимо отдавать такое богатство в иноземные руки? В чем же заслуги этого саксонца? Перед каким отечеством? Бог знает, что у нас творят!
– О том, что творят в Петербурге, русский бог едва ли знает. Разве что немецкий помогает?
– Да, это, конечно, дело рук герцога... Простите, впрочем!
– Правду сказать изволили. При мне о герцоге можете говорить без опаски. «Слово и дело» не закричу.
– Но вы же с ним дружите?
– Деньгами ссужаю – вот и вся дружба. Деньги у Демидова берут без отдачи. Все кругом – наши должники, с тех пор как род наш пришел на Каменный пояс. Все нашим рублем оплачены. Один царь Петр ни копейки не занял, а самих нас за ворюг почитал. Ругал отца за утайку долгов казне. А ведь мы утаивали их, чтобы сановникам столичным было что в руку положить...
Неправду говорят о моей дружбе с герцогом. Об Акинфии Демидове вообще много зряшного плетут досужие языки. Да и про любого значащего человека всегда много неправды ходит в государстве. Сами подумайте: народ знает только, что правит им царица Анна. Но мы-то с вами доподлинно знаем, кто играет в бирюльки судьбой нашего государства. И как играет! Кто отдал персам завоевания Петра? Кто подвинул назад границы наши с Китаем, до того зарубленные на Амуре? Все он, нынешний временщик. Нет, не вовремя вы, господин Строганов, решили жаловаться на меня. Заводчики, кои, прикрывшись вашим именем, вас на эту жалобу подвигнули, живут мелкой корыстью. Сами боятся Демидова, вот и выставили вас вперед как жалобщика. Мол, если сам Строганов с нами, значит, и нам не страшно!
– Мысль пожаловаться на вас принадлежит именно мне. Сами посудите: за последние три года самовольство ваше перешло все границы. Владея на Урале избыточным богатством, вы всеми силами старались отнять у других даже самое необходимое. Мало того, что вы конкуренцией губите работу наших заводов, вы еще отнимаете самое насущное – наш рабочий люд. Сманиваете наших работников, суля им сытую жизнь, хотя на ваших заводах господствует страшнейшая кабала. Мне понятно, почему вам удается все это делать так смело: многим из нас не под силу начинать с вами борьбу, а в столицу жаловаться на Демидова бесполезно. Там у вас всюду заступники.
– Заводить себе заступников никому не заказано.
– У заводчиков нет для этого главного – денег.
– У них нет. Но у вас-то этого главного – горы. Все государство Российское вашей солью хлеб солит.
– Таким заступничеством я не дорожу.
Демидов пожал плечами.
– Предки ваши без этого тоже не обходились... Веселая у нас беседа пошла!
– Можно прекратить. Вы же сами попросили.
– Как же можно прекращать такую беседу? Первый раз веду разговор по душам, в открытую, козырей не пряча... Могу заметить, однако, что, насколько мне известно, Демидовы никогда не посягали на земли и интересы Строгановых.
– Ну что вы! Просто вам изменяет память. Вы бы изволили припомнить, как совсем недавно крупно задуманной операцией с уплатой казне подушных податей на... определенных, невыгодных нам условиях Демидов собирался сделать нас нищими. От гибели спасло нас неподкупное заступничество именитого дворянства. Оно заступилось за собственную честь, ибо почувствовало, что своим широко задуманным маневром вы посягнули на дворянские привилегии и задели чувство чести!
– Да полно! Честь рода Строгановых нисколько не дороже дворянству именитому, чем дворянству петровскому, к коему принадлежу я, преисполненный к вам всяческого уважения. Да и Ее Величество сочла, что нельзя жертвовать достоинством и родовой славой заслуженных деятелей отечества. Посему и не получил хода проект, который вы изволили упомянуть и к коему герцог имел гораздо более касательства, чем Демидов, даже плохо об сем проекте осведомленный. Нам чужого не надобно!..
– Потому что изволите почитать чужим... лишь весьма немногое! В частности, наших рабочих на промыслах вы как будто твердо считаете своими. Похвала моим предкам меня волнует меньше, чем увод моих рабочих. И я найду защиту, так как сами вы не остановитесь. Уверен, что найду.
– Уверены?
– Да, господин Демидов.
– Узнаете своих людей в лицо?
– Господин Демидов, это праздный вопрос. После вашего Ялупанова острова узнавать своих людей трудно.
– Выходит, Акинфий Демидов просто кудесник какой-то. Носы и уши у людей переставляет?
Строганов улыбнулся.
– По слухам, бороды им каким-то маслом мажете, чтобы быстрее и гуще росли.
Теперь смеялись оба собеседника.
– Вот так-то лучше, – сказал хозяин. – Шутка на шутку. Доля истины в ваших словах есть. У Демидовых в людях отчаянная нужда, а у Строганова их избыток. Был грех. Приказчики приводили ваших людей. Попросите вернуть – не смогу, хоть и рад бы. Сами не признаются, что от вас утекли. Но уплатить вам за оплошности и самовольство моих приказчиков готов в любой час, притом по цене, какую изволите назначить сами.
– Мне важно не это. Мне важна государственная оценка правомерности ваших действий. Я хочу услышать от господина Татищева, как он их расценивает.
– Да я вам сам сейчас скажу. Для него незаконно все демидовское. У меня и у него законность разная. Наша, демидовская, – откровенная, стоит на силе, богатстве и хозяйском расчете. Край к ней приобык. А если вздумаете смотреть на меня глазами Татищева, то я сущий беззаконник.
– А почему вы убеждены, что на Урале можно быть незаконнопослушным?
– Я никому не запрещаю следовать закону не демидовскому, а государственному...
– Но сами живете по-своему?
– Всяк живет, как ему сподручнее. Царь Петр дозволил Демидовым приручать край по-своему. Когда нужны были наши пушки и ядра против шведов, нас ничем не попрекали. Законники уж на готовенькое пришли. Говорите, людей сманиваем? Неужели на ваших заводах нет беглых и нет работной кабалы? Теперь не поздновато ли Демидова законности обучать?
– Стало быть, и с Шембергом не станете считаться?
– Посмотрим. Не раз вспотеет, ежели вздумает ссориться с Демидовыми. Вам бы не с жалобой на меня идти, а помолиться, чтобы императрица поменьше подарков немцам делала. Со мной-то, русским, на родном языке всегда сговориться можно. Не время нам сейчас между собой ссоры заводить да жалобами друг на друга заниматься. Надо на Урале тесным кругом вставать и не дать иноземцам русский Урал в чужую колонию превратить. А дело к тому может повернуться, если царица на подарки еще щедрее станет.
– Как
