Погоди, погоди, братец. Что-то не совсем тебя разумею. Ведь это же плохо, что Кушву Шембергу отдали? Командиру-то колесо в телеге сломали, это дело. А что на кушвинское богатство по твоему совету немца усадили... Как бы еще дальше немецкая лапа не протянулась... Знамения мне все время дурные были.
Акинфий хватил кулаком по столу.
– Слышишь? Демидовский стол ни от чего не покачнется, трещины не даст. Вздумают за моим добром лапу тянуть, я его лучше сам по ветру пущу. Бирона натравил на Татищева, потому успех казенных заводов нам, Демидовым, опасен. Нельзя им по прибыльности с моими равняться. Миновала беда! Скликай песенниц...
4
Уехать поутру из Ревды Акинфию помешала непогода. Накануне, натешившись плясками, он еще долго разговаривал перед сном с Мосоловым.
Акинфий дал Мосолову наставление не зевать, а действовать нахрапом. Мол, пока на новых казенных заводах не объявились посланцы немецких хозяев или даже сами эти счастливые владельцы, надобно увести оттуда лучших рабочих, мастеров и подручных. Надобно через своих агентов распустить всевозможные слухи, пугая суеверный и темный народ, чтобы тот очертя голову бежал от немцев-бусурманов под защиту к православным Демидовым. Прежде всего надо повлиять на женщин, разжигая кликушество, страх и ненависть. Хорошо бы устроить знамения, повлиять на пророчествующих стариков и стариц, а смутивши женщин, добиваться, чтобы те повлияли на мужей, братьев, отцов. Демидов щедро посулил Мосолову средства на эту тайную войну...
Отпустив своего человека, Акинфий не сразу заснул. В ушах еще звучали задушевные русские песни, то протяжные и раздольные, как широкие степи, то веселые и бурные, что твоя горная река... Родина! Как умеет она выразить себя песней! Давно Акинфий не слыхивал такого слаженного хора, как в доме брата. Сколько задушевного, дорогого в этих напевах, идущих от сердца, от родной нивы, от самой земли с ее лугами, речками, лесами!.. А достанется эта земля теперь жадным немецким рукам... Вот чего достиг своими интригами победитель Татищева Акинфий Демидов. Каково Татищеву, открывателю, основателю, зиждителю новых кушвинских месторождений и заводов? Как ему пережить такой удар, гибель всех замыслов и стараний!
Ведь понимал Акинфий, как тяжело переживать унижение самолюбивому и гордому, умному и преданному России генералу Татищеву. Так унизить русского командира! И вот теперь те немцы, которых он было совсем прибрал к рукам, опять оживут и осмелеют в татищевском Катерининске!
Акинфию даже стыдно становилось перед родной страной, что подлый Бирон, послушав подлого совета, спрятался за спину немца. Демидов выручил хищников-иноземцев! Ведь этого-то не ожидал, правду сказать, и сам Акинфий. Он полагал, что Кушвинский завод, вырванный из-под начала Татищева, будет уступлен какому- нибудь русскому вельможе. А вышло по-другому. Подлость по отношению к Татищеву свершилась, но последствия могут стать опасными не только для казны, но для самих Демидовых. Немощен брат Никита и недалек, а смекнул сразу!
Поцарствует императрица Анна еще годик или два, глядишь, Бирон доберется и до демидовских вотчин.
Раздумывая, Акинфий далеко глянул вперед. Тревожно было, что в последние годы все чаще рождались сомнения насчет правоты собственных действий. Он сознавал, что переусердствовал в коварстве. Неожиданное появление на Урале Шемберга осложнит положение частных заводчиков. Разумеется, все они, опасаясь немцев, кинутся теперь к нему, Демидову, за защитой. И уж нельзя будет отмахиваться, ибо собственные, кровные интересы требуют теперь сотрудничества с прежними соперниками против соперников новых, более хищных и более наглых.
Раздумался Акинфий и о брате, пожалел, что раньше времени сказал ему о втором сыне. Акинфий собирался этот год похозяйничать дома на Урале, а теперь при новых веяниях предстоит надолго перебраться в столицу. Уральское хозяйство останется на попечении брата, ибо нет взамен никого другого. Не обучил вовремя заводскому делу Прокопия, а пустил по заморской торговле. В этом деле Прокоп мастак, но кому же управлять горнодобывающим и заводским хозяйством? Неужто может сбыться самое большое опасение отца, что господство Демидовых на Урале, им созданное, не продлится по-настоящему и на один век, а дворцы в Невьянске, Ревде и Тагиле заполнят хозяева, не умеющие говорить по-русски?
Акинфий признавался себе, что прежде не любил слушать ничьи советы, злился на отца, когда тот поучал, а теперь, будь жив отец, его совет оказался бы кстати. Вот остался один в окружении лживой преданности и скрытой и открытой ненависти.
Так он с невеселыми думами и заснул и рано проснулся на следующее утро, разбуженный переполохом в доме. Заболел брат, перепив накануне. Акинфий навестил его в спальне и ушел с чувством брезгливости – таким жалким, ненужным показался ему остаток жизни, конвульсивно бьющейся в немощном теле брата. И это – хозяин Урала?
Мартовская погода нагоняла тоску. Акинфий освободился от нее только усилием воли, потому что случайно метель привела в Ревду совсем нечаянного гостя – заводчика Строганова.
Никиту попытались кое-как отпоить огуречным рассолом и настойками на спирту, но тщетно... Как он ни рвался отобедать в компании Строганова, какие ни примерял камзолы, кафтаны и жабо, брат не посоветовал ему казаться на глаза столь необычному и важному гостю.
Обед, за которым Акинфий был за хозяина, прошел в разговорах только о делах Урала. Демидовской кухней гость остался весьма доволен. За столом Акинфий с интересом разглядывал Строганова, ибо раньше встречался с ним только мельком в столице. К знакомству более близкому обе стороны до сих пор не слишком стремились. Простая случайность свела их под одной крышей, и оба обрадовались этой встрече. В своем собеседнике Акинфий мог наблюдать тип европеизированного барина, уже не редкий в Петербурге, но для Урала новый. Во всем облике гостя, в манерах и чертах лица нельзя было отыскать и следа от былого уклада жизни предков-конквистадоров, загнавших Каменный пояс под закон Московской Руси. Акинфий думал, что ни Аника, ни Семен Строгановы не нашли бы в этом лощеном немолодом столичном щеголе каких-либо родственных черт. Однако былое богатырство предков все же переселилось в потомка, но воплотилось не в физической силе, а в силе интеллектуальной и нравственной, в том высоком чувстве собственного достоинства, с каким держал себя гость Акинфия. В каждом его движении чувствовалось: да, он прекрасно знает, что не кто иной, как Строганов, потомок камских богатырей, и теперь, при всей его «щуплой, но изящной ладности», как мысленно определил его наружность Акинфий, явственно сквозило сознание, что именно ему, чуть усталому светскому человеку, привычному царедворцу, выпала доля держать на своих плечах всю славу былого строгановского величия, отнюдь не подавая вида, что эта тяжесть порой становится не под силу.
Акинфию нравилась манера, с которой гость ел, нравилась богатая, отнюдь не крикливая, скорее скромная одежда и очень дорогой парик; снежная белизна его локонов, под стать уральским сугробам, чуть отливала синевой. Нарочно подсиняют, что ли?
Разговаривая про Урал, гость только за десертом, да и то вскользь, упомянул, что едет в Катерининск, на свидание с Татищевым. Так подчеркнуто и сказал: Катерининск. У светского человека это прозвучало определенным намеком на антипатию к немецкому названию... О причинах поездки к Татищеву гость не распространился и попросил у Акинфия разрешения осмотреть Ревдинский завод.
Акинфий тотчас повел гостя к домнам и молотам. Во время осмотра гость говорил мало, больше спрашивал, и Акинфий проникся искренним уважением к гостю: познания Строганова в горном деле оказались настолько серьезными, что Демидов только диву давался, когда это «столичный щеголь» успел их накопить. По заводу бродили больше двух часов. По возвращении Строганов попросил разрешения отдохнуть в отведенном ему покое.
Вечером Акинфий угощал Строганова французскими винами в зеркальной гостиной.
Из окон за частой сеткой мокрого снега, косо перечеркнувшей горизонт, открывалась панорама завода. Совместная прогулка по этому заводу, предпринятая днем, сблизила гостя и хозяина. Строганов все больше нравился Акинфию, внушая все большее расположение. Нравился Демидову и вечерний костюм гостя – малиновый кафтан, отороченный по воротнику и обшлагам рысьим мехом.
Глядя в окно, Строганов покачал головой.
– Смею думать, что и завтра будет непогода, – сказал Строганов.
– А пусть себе. Над нами не каплет. Обиды на нее не имею оттого, что искренне рад нашему более тесному знакомству.
Строганов вежливо отвесил хозяину легкий поклон, но от окна не отошел. Достал табакерку, предложил Акинфию.
– Благодарю. Не приучил себя к этой моде. Чихаю сильно, видать, не по носу зелье.
– Признаться, я и сам удовольствия не испытываю, просто отдаю дань моде. Извольте извинить мою нескромность: кто строил этот дворец?
– Брат. А кто начертал его проект на бумаге, признаюсь, просто не знаю.
– С фасада очень внушителен. Облик, пожалуй, петербургский. Видимо, на всяком из ваших заводов имеется своя достопримечательность. Вашу Падающую башню, под стать Пизанской, мне уже удалось видеть.
– Как же она вам понравилась? Хотелось бы услышать мнение человека, истинно просвещенного.
– Башня весьма запоминается. Думаю, что станет немаловажным памятником вашему роду на Урале.
– Памятником, говорите вы? За что же нам
