Два огромных кулака, которыми Боженко размахивал во время своей речи, сложились в два огромных кукиша, и эти кукиши он сунул под нос председательствующему, а затем еще потряс ими над головой, чтобы видели все.
Площадь взорвалась смехом, аплодисментами, выкриками “браво”. А Боженко с гранитного куба спрыгнул прямо в толпу.
Данила Брыль, Харитон Киенко и Флегонт Босняцкий не случайно очутились в это утро на углу Крещатика и Думской площади. Важное дело привело их сюда с Печерска.
На углу Крещатика и Думской, занимая два этажа углового дома, помещался крупнейший в Киеве мебельный магазин объединенной фирмы “Якова и Иосифа Кон”: монопольная продажа изделий фабрики Кимаера. Первый этаж занимал собственно магазин, или, как именовали его Яков и Иосиф Кон, “салон”, а на втором разместился рекламный отдел, или, как называли его Иосиф и Яков, “вернисаж”. Четыре огромные витрины второго этажа выводили на Крещатик, еще четыре такие же — на Думскую площадь. В каждой из витрин, обращенных к Крещатику, было выставлено по гарнитуру: гостиная, столовая, кабинет и будуар. В витринах, смотревших на Думу, располагалась разная мебель: кровати, диваны, кресла, столы и стулья, шифоньеры и этажерки. Яков и Иосиф Кон в содружестве с Кимаером готовы были обставить квартиры всех жителей города.
Данила, Харитон и Флегонт остановились на углу, чтобы видеть сразу все восемь роскошных витрин.
Они выбирали двуспальную кровать.
Впрочем, каждый из троих, когда речь заходила о том, что кровать должна быть двуспальной, испытывал неловкость перед двумя остальными. Особенно стеснялся Флегонт; когда говорили о Toce, он почему-то всякий раз невольно вспоминал Марину.
— Вот! — воскликнул Флегонт. — Во втором окне! Здорово!
— Дурень! — огрызнулся Данила. — Это же гарнитур.
— Нет, почему же? — возразил Харитон. — Вон точно такая — отдельно…
И он указал на витрину, которая выходила на Думскую площадь.
— Все равно! — нахмурился Данила. — Она же никелированная! Яков с Иосифом сдерут за нее рублей сорок, а нам рублей за пятнадцать надо…
Харитон хлопнул Данилу по спине:
— Скупердяй! Для молодой жены сорок рублей жалеешь. Да мы с тобой знаешь сколько на “Марии- бис” заработаем? А кровать — ее же раз на всю жизнь покупаешь! Тебе на ней и помирать… А Тоське, значит, на ней того… детей, знаешь, рожать…
Данила и Флегонт покраснели. Харитон, взглянув на них, тоже залился краской — под цвет своей красной рубахи.
И все трое поспешили заняться каким-нибудь делом. Флегонт достал папиросу. Теперь, когда революция упразднила гимназических надзирателей, он с особенным шиком закуривал на улицах. Данила — в тот самый момент ему влетела, видно, в рот мошка — жестоко закашлялся, а от кашля, как известно, кровь приливает к лицу. Харитон полез в карман за кошельком.
— Давайте-ка пересчитаем, какие же у нас капиталы!
Они отошли в сторонку и снова принялись считать свои финансы, хотя еще со вчерашнего вечера им было точно известно, что у Данилы пятнадцать рублей, у Xaритона — десять, у Флегонта — двадцать пять (как раз вчера заплатили на уроки).
И верно, оказались те же пятьдесят рублей.
— Нет! — мрачно буркнул Данила. — Будем считать только двадцать пять, у Флегонта брать не будем. Мы поедем, Флегонт останется — как же ему без копейки?
— Вот зануда! — рассердился Флегонт. — Сказано ведь: как заработаете, — сразу же мне и пришлете!
— Нет! — отмахнулся Данила. — На почте деньги и пропасть могут: война! Пропала же у тетки Марфы в прошлом году открытка от братниной жены с Сахалина.
— Так то ж открытка, да еще с Сахалина!
Данила еще никогда в жизни не посылал и не получал денег по почте. Поэтому к деятельности министерства почт и телеграфа он относился с предубеждением.
— Один черт, — огрызнулся он, — что Рим, что Крым, что Нарым — почтмейстеры всюду получают сорок рублей в месяц, а тянутся в паны — поневоле должны воровать! Давайте лучше махнем на Житный базар и поищем на бapaхолкe…
— Хлопцы! — крикнул вдруг Харитон. — Гляньте: трехцветный! Чтоб мне “Марию-бис” больше не увидеть!..
Действительно, во главе манифестации, двигавшейся в это время по Крещатику, развевался по ветру бело-сине-красный флаг низверженной Российской империи.
Манифестанты поравнялись с углом Прорезной улицы, и уже можно было прочесть надписи на их транспарантах: “Доверяем Временному правительству!”, “Да здравствует Временное правительство!” Но на третьем, самом большом, стояло только четыре огромных буквы, выведенных славянской вязью: “Царь!” А дальше развевался ярко-желтый стяг с черным двуглавым орлом — штандарт династии Романовых с надписью: “Хотим конституционной монархии!”
Данила, Харитон, Флегонт, как и все окружающие, разинули рты от удивления. А по тротуару, опережая манифестантов, надвигалась толпа подозрительных людишек в поддевках и лакированных сапожках с набором, выкрикивая: “Спаси, господи!” и “Ура!”…
Солдат с петличками авиационной части, стоявший позади Данилы, мрачно произнес:
— С-с-сукины сыны! За доверием к Временному правительству они, вишь, царя проталкивают! Ничего себе камуфляж: для контрреволюции правительство, значит, временно, а царь — навсегда!
Когда манифестанты миновали книжный магазин Идзиковского, стало видно, что впереди они несут еще и длинный красный свиток с белыми буквами: “Южно-русский союз русских учащихся”. Теперь можно было разглядеть и состав демонстрантов. Шли гимназисты и реалисты старших классов, ученики “коллегии Павла Галагана” и училищ благотворительных обществ “Царя-освободителя”, “Цесаревича Алексея” и “Принца Ольденбургского”. А позади маршировали с длинными посохами на плечах и в “баден-паулевских” шляпах с широкими полями и “апашках” цвета хаки с трехцветными фестонами на левом плече — подростки в возрасте четырнадцати — пятнадцати лет: организация русских бойскаутов. Среди манифестантов не было никого старше семнадцати — восемнадцати лет.
Союз русских монархистов, наравне со всеми другими общественными организациями зарегистрированный в Выкорого, расчетливо подготовил эту юношескую монархическую демонстрацию: с детей, дескать, взятки гладки…
Передние шеренги юных демонстрантов торжественно пели:
А из задних, скаутских рядов волнами накатывался другой напев — и более быстром темпе, призывной и воинственный:
Из подъезда кафе “Семадени” группа офицеров вдруг грянула навстречу: “Боже, царя храни…”
