Со дня революции это было первое в Киеве открытое выступление реакции.
Харитон не мог устоять на месте:
— Мама родная! Да это ведь те же субчики, которых мы еще в пятнадцатом году колотили!
— Они! — стиснул зубы Флегонт. — Они и шевченковский праздник сорвали и украинские книжные магазины громили…
— Накостылять бы им еще! — буркнул Данила.
В этот миг рядом с хлопцами очутилась девушка в красной кофте, видимо — курсистка из тех дореволюционной закалки курсисток, которые непременно состояли членами землячеств, обязательно посещали все студенческие собрания и вдохновенно распевали песни с разнообразными рифмами к слову “народ”. С нею были молоденький, стриженный наголо студент-коммерсант в выгоревшей фуражке с потрескавшимся козырьком и бородатый “вечный студент” в распахнутой двубортной студенческой тужурке. Других признаков принадлежности к студенческой корпорации бородатый не имел. Он был в высоких сапогах, в военной гимнастерке, с непокрытой головой. Зубы он стиснул так, что желваки ходили под тонкой матовой кожей, обтянувшей скулы, а темные глаза сверкали молниями.
— Мерзавцы! Ах, какие мерзавцы! — восклицала девушка.
Молоденький студент суетился:
— Товарищи! Нужно немедленно бежать в Косостуд. Собрать студентов. Нет! Лучше — в Совет рабочих депутатов!
Девушка взглянула на него сердито и пренебрежительно:
— Косостуд! Да там одни белоподкладочники! В Совет? Да там ведь одни меньшевики! Будьте уверены, что тут не без их благословения! Нужно известить комитет!
А бородач, сложив ладони рупором, крикнул во всю глотку:
— Долой монархистов! Долой черную сотню!
И сразу с противоположного тротуара, от магазина Балабухи, словно в ответ, гаркнул мощный бас:
— Бей!
Этот могучий бас-профундо знали в Киеве все. То гремел октавой, с откатом на низах, семинарист недоучка Наркис Введенский — всем известный Нарцисс.
Тогда закричала и курсистка, да так, что ее звонкий голос перекрыл многоголосое пение:
— Протестуем! Товарищи, будем протестовать!
Она схватила за руку Данилу, стоившего рядом с ней, и обратилась к нему, Харитону и Флегонту:
— Товарищи! Вы, кажется, рабочие? Этого нельзя допустить! Это же контрреволюция! Разве вы не видите?
А ее возглас уже подхватили кругом:
— Протестуем! Долой!
— Бей! — снова прогремел голос Нарцисса.
И тогда курсистка мигом вскочила на тележку продавца мороженого, приткнувшуюся к будке с сельтерской водой, и закричала:
— Товарищи! — Все большевики, какие тут есть, собирайтесь сюда!
В эту минуту высокий, стройный гимназист, несший впереди манифестации трехцветное знамя, вышел на площадь перед Думой.
— Эх! — выдохнул Харитон и поплевал на ладони. — Хлопцы! Бей!
Перепрыгивая сразу через несколько плит тротуара, Харитон выскочил на мостовую. Левой рукой он ухватил знамя, а правой — заехал долговязому гимназисту прямо по лицу.
И еще несколько человек — солдаты, мастеровые — тоже выбежали на мостовую и врезались в плотные ряды демонстрантов.
Курсистку кто-то стащил на землю; какая-то дама угрожала ей зонтиком, но спутники-студенты, оттирая толпу, успели втолкнуть девушку в будку с сельтерской водой.
Шагах в трех оттуда, на фонарном столбе, держась за него одной рукой, появился солдат.
— Землячк! — кричал он. — Солдаты! Рабочие! Честные люди! Не допустим контрреволюции!
Его дернули за ногу, он сорвался со столба, но тотчас вскочил и выбежал наперерез демонстрантам.
Данила с Флегонтом были уже возле Харитона. Харитон и долговязый гимназист катались по мостовой в тесных объятиях. Знамя разостлалось по брусчатке. Передняя шеренга демонстрантов уже смешалась, и на помощь поверженному знаменосцу бросилось несколько гимназистов. Но Данила обрушил на гимназистов тяжелые кулаки, а Флегонт действовал ногами — он был неплохим футболистом.
Крещатик кипел. Над побоищем стоял крик, прохожие поспешно прятались в магазины, другие бросались с тротуара на мостовую, чтобы вмешаться в потасовку.
Уже не один десяток солдат, рабочих, студентов, да и таких же гимназистов включился в драку с демонстрантами. Те дрогнули и попятились назад. Их догоняли, добавляли им подзатыльников, драли за уши, сбивали фуражки. Тут же очутился и Нарцисс: он с разгона прыгнул на кучу тел и принялся молотить всех подряд, возглашая при этом: “Да здравствует мать-анархия!”
Но тут подоспели задние шеренги — скауты со своими посохами. Их удары посыпались на головы нападающих. Офицеры, певшие у кафе “Семадени”, тоже двинулись в бой. Они хватали противников за руки и за ноги, раскачивали и швыряли прямо в витрины магазинов. Зазвенели стекла.
Все еще слышался голос курсистки:
— Товарищи! Товарищи!..
Но уже раздалось паническое: “Беги!” — и кое-кто бросился наутек по Крещатику. Первым улепетывал Нарцисс, вопя могучим басом: его здорово хватили палкой по лицу. Несколько дворников в белых фартуках, взявшись за руки, преградили улицу, но Нарцисс рванулся вперед, повалил весь ряд, перепрыгнув через поверженные тела, и помчался к Александровской улице.
Офицеры и юнкера нападали, скауты молотили палками, успели опомниться и гимназисты, на каждого нападающего бросилось теперь по десятку демонстрантов, они выворачивали им руки и куда-то их тащили.
Данила, Харитон и Флегонт тоже побежали. Они хотели проскользнуть на Костельную, но оттуда вынырнуло несколько архаровцев в поддевках, и один схватил Данилу за руку. Данила вырвался, оставив “поддевке” свой рукав. Флегонт подскочил сзади, заехал “поддевке” в ухо и вырвал у него рукав Данилы. Харитон догонял их и яростно орал:
— Ну подождите, сволочи! Мы вам еще покажем! Паразиты!
Из какого-то подъезда дворник с брандспойтом пустил струю воды. Струя ударила Харитона в бок, oн упал, но сразу вывернулся, вскочил на ноги и мокрый с ног до головы побежал за своими, пообещав дворнику:
— Я тебя, гад, не в воде утоплю, а в огне спалю!..
Данила остановился, вернулся и так стукнул дворника по затылку, что тот упал, выронив брандспойт. Вода заструилась по тротуару рокочущим ручейком.
Все нападавшие были уже обращены в бегство. Бежали к Александровский площади, оттуда в Купеческий или в Царский сад, чтобы укрыться среди деревьев.
Данила, Харитон и Флегонт карабкались по склону, взбираясь выше и выше. Слышно было, что погоня отстала; зато в чаще парка могла поджидать опасность.
Демонстранты вновь собирались на площади у пьедестала памятника “царю-освободителю”, разрушенному в февральские дни. Слышались их победные возгласы, а вскоре донеслось и пение. На мотив известного романса из репертуара модной певицы Вяльцевой Белой акации гроздья душистые” они пели в быстром, маршевом темпе:
