— Я ничего не боюсь! — вскинулся Менесфей.
— А ведь твоих людей пока что не больше, чем у нас, — заметил Идай.
— Пока, — кивнул Эвдор, крутнув на ребре по столу тетрадрахму.
Братья уставились на вращающуюся монету.
— Десятая часть вождям, — задумчиво протянул Идай, — кто так делит?
— Например, Леохар. А еще Эргин, Змеиный, Уголек, все.
— Вот ты и врешь! Никогда такого не было! Всегда делились поровну, а вождям по лишней доле.
— Если тебя, почтенный Идай, не посвящают в некоторые хитрые особенности дележа, то это не значит, что их нет, — спокойно ответил Эвдор.
— Это что ж такое? — возопил Златоуст, — нас обманывают, что ли?
Свита поддержала его ворчанием.
— Иди, обвини Эргина, — усмехнулся Аристид.
— Я тебе предлагаю делиться, как Эргин со своими ближниками, — протянул руку Менесфею Эвдор, — ну, ты согласен? Со мной ты возвысишься, без меня скоро совсем без людей останешься, и тебя сожрут.
Менесфей кинул взгляд на своих людей, взглянул на брата. Тот поджал губы, но нехотя кивнул.
— По рукам.
— Есть у нас Гундосый, а теперь еще и Златоуст будет, — хохотнул Аристид, когда они с Эвдором вышли из кабака.
— Ага, — согласился Эвдор, — на состязаниях ораторов всех побьем.
— А ты не боишься, что у нас оппозиции изрядно прибыло? Мало нам Дракила, теперь еще эти двое по любому поводу гадить будут.
— Гадить будет Идай. Менесфею ума не хватит.
— Это да, он сразу за железку и в морду...
— Нам теперь самое главное, кинуть клич по-умному, чтобы ни с кем не разодраться. А то нам еще Патару припомнят.
— Полиад не обидится. Он и не заметил, что кое-кто из его людей к нам перебежал. А заметит, так я ему скажу, что он сам, по дружбе, да от щедрот своих...
— А вот Терей не столь добродушен.
— Кого ты из наших, рудничных, возьмешь на 'Актеона'?
— Пока только Залдаса, а там посмотрим. Залдас с мечом проворен, а язык за зубами держит. Койон горяч, Гундосый туповат, а остальным я не доверяю. Дракил мигом сведет дружбу с Идаем. Я их не боюсь, но не хочу искушать судьбу.
— Я бы и фракийцу не доверял.
— Ему опереться не на кого будет.
— Все же возьми еще Саргабаза.
— Он же лидиец, с ионийцами сговорится, у Златоуста, как я понял, одни ионийцы.
— Нет, как раз он и не сговорится. Лидийцы с ионийцами сговориться могут, только когда их примерно поровну.
Квартал они прошли в молчании, затем Аристид не выдержал:
— Я давно уже понял, Эвдор, что ты на службе у Митридата. И исполнил службу неплохо, раз так щедро обласкан. Не хочешь рассказывать, не надо, но что ты собираешься делать дальше? Рвем отсюда когти, пока не нагрянул Лукулл и действуем своим умом, как соблазняли братьев?
Эвдор не ответил. Аристид подождал немного и сказал:
— По-прежнему тянешь нас на царскую войнушку. До наварха или стратега хочешь дослужиться?
— А ты бы не хотел?
— Хлопотно. Опять же, настроение у царя переменчивое. Оплошаешь, чик, а головы-то и нет.
— Царю разные слуги нужны. Кто-то рати водит, кто-то во вражий стан пролезает. Кто из них для победы полезнее, еще вопрос. Из катапульты по воробьям не стреляют, вот и мы царю в грядущей драке с Лукуллом не нужны. Вернее, нужны не в таком качестве, как ты думаешь.
— Ох, темнишь ты опять, Эвдор.
— Эргин вывезет царя с войском в Митилену.
— Мы тоже с ним?
— Нет. Мы пойдем в Троаду. Нам надо шустро команду вербовать.
— Это и ежу понятно. Зачем нам в Троаду?
— Там, возле проливов, стоит флот Неоптолема. Но мы к нему присоединяться не будем. Нам приказано наблюдать.
— 'Нам приказано', — фыркнул Аристид, — эх, Эвдор, когда мы сами себе приказывать будем? Менесфея завербовать тоже тебе царь приказал?
— Нет. Царя я вообще не видел. Мне никто не указывает, как мне действовать, чтобы должным образом исполнить задание.
— Смотри, Эвдор, по острию ножа ходишь. Мы все за тобой следуем, пока удача на твоей стороне. А ну как изменит?
— Удача? Мне? Никогда этого не будет.
— Ну-ну, — покачал головой Аристид.
'А в рудниках ты уже побывал'.
Команду собрали за три дня, переманив людей и обидев немало мелких сошек, кто и так еле сводил концы с концами. К тому времени Мономах и Терей уже отплыли на Лесбос, в Митилену, с царем, его свитой и доброй половиной войска. Менее поворотливый Драконтей немного задержался, но вскоре последовал за ними. Питану защищать Митридат не собирался.
Когда на 'Актеоне' отдавали причальные концы, римляне уже ровными колоннами входили в город, открывший ворота Фимбрии. Лукулл так и не появился, что невероятно взбесило Гая Флавия, а 'Актеону' с 'Меланиппой' позволило беспрепятственно улизнуть. Впоследствии, ученые мужи запишут, что Митридат отплыл, смеясь над неудачливым Фимбрией, но это будет лишь красное словцо. Царь сохранял ледяное спокойствие. Война продолжалась.
Глава 14
Сухощавый старик, когда-то черноволосый красавец, а ныне совершенно седой, покрытый шрамами и морщинами, но по-молодому подтянутый, стоял на верхней площадке боевой башни 'Птолемаиды', флагманской пентеры египетской эскадры.
Сто двадцать зигитов, гребцов нижней палубы[92] хором тянули монотонную песню-келевсму, ворочая веслами в неспешном походном темпе, под перестук деревянных молотков келевста и его помощников, передающих ритм гребли по всем палубам. Гребцы верхнего ряда — траниты, коих было в полтора раза больше, чем зигитов, отдыхали и 'Птолемаида', покачиваясь на низкой волне, неспешно двигалась на острие гигантского клина кораблей вдоль берега Троады[93] на север, к проливам в Пропонтиду и Эвксинский Понт.
Здесь, на высоте восьми локтей над верхней палубой, слова песни, доносившиеся из чрева пентеры, плохо различимы, но старик в пурпурном, расшитом золотом хитоне и не пытался разобрать их. Этот мотив, знаком Тимофею с ранней юности, когда он поступил рядовым матросом в царский флот. Для мальчишки, сына рыбака, такой поворот судьбы был неслыханной удачей, ибо подобные ему, свободные, но малоимущие граждане державы Птолемеев могли рассчитывать на службу лишь в качестве гребцов. Тимофей, несмотря на молодость уже считался многоопытным в морском деле, лихо управлялся с парусами и был взят на посыльную эпактиду, снабженную для быстроты передвижения мачтой и парусом. Прошло полвека и вот, под его ногами уже не вечно текущее днище легкого беспалубного суденышка, а доски башенного помоста пентеры, не самой большой в царском флоте, но и не последней. Когда-то одетый в одну лишь выбеленную солнцем набедренную повязку, теперь он носил пурпурный плащ наварха, хорошо
