Но не может остановиться. Оседает на пол, рыдая в голос, сквозь прижатую ко рту руку.
Кто-то хватает его за плечи, пытаясь прижать к себе.
- Он умер, - сквозь рыдания шепчет Андрей. – Кислинка умер…Господи…Я не могу. Господи, Боже мой…
40
- Кто-нибудь хочет что-то сказать? – бесцветным голосом спрашивает Андрей.
Он обводит взглядом стоящих у земляной насыпи друзей, но их глаза пусты, как утренние улицы. Андрей кивает сам себе и сжимает кулаки. Его пальцы горят от лощеного черенка лопаты, а на ладонях назревают водянистые мозоли. Земля, которую они рыли, была твердой и неподатливой, и каждый удар штыком отдавался вибрацией в запястьях, словно под ногами лежал не городской газон, а сланец каменоломни. И только когда тусклый шар солнца перекатился на западную сторону, они смогли опустить в могилу обмякшее тело Кислинки. Отец Андрея придумал соорудить деревянный настил, который обвязали веревками и вместе с телом опустили на дно. Закапывать яму было легче, и вскоре бледное лицо Кислинки и его сжатые в кулаки руки, исчезли под слоем мерзлой земли. Не стало ничего – только пустая яма и мелькание лопат в тишине.
Мы будто торопились от него избавиться, - думает Андрей.
Он достает из кармана защитного костюма горсть леденцов в зеленых обертках и бросает на могилу. Они падают шуршащей россыпью и теряются в кусках дерна и вечнозеленого искусственного газона.
- Он не должен был погибнуть здесь, - говорит Андрей. – Мне жаль, что все случилось именно так.
- Он был хорошим другом, - добавляет Химик. – Был…
- Никогда не поворачивал обратно, - кивает Стим. – С ним в походы меня не боялась отпускать даже Катька…
Краб стоит в стороне, курит и молчит. Он смотрит на собравшихся у могилы людей и вспоминает похороны собственных родителей. Матери, которую забили ломом в пьяной драке, и отца, умершего от цирроза печени, на засаленной раскладушке, среди пивных бутылок, гор окурков и тараканов. На их похоронах было так же горько, только Крабу, как и сейчас, не было до этой горести никакого дела. Так же он стоял с сигаретой в стороне, молча пускал дым из ноздрей и смотрел на склонивших головы людей. Он знал, что вскоре они усядутся за поминальные столы и будут пить водку, заедая ее жирными блинами. А к концу и вовсе позабудут, что пару часов назад кого-то хоронили.
Мертвых забывают, - думает Краб. – Как и живых. В этом порядок вещей. Долгие прощания – лишние слезы.
- Я виноват, - говорит в это время Андрей. – Я виноват.
Он смотрит на друзей, ожидая от них возражений, но никто не произносит ни слова. Здесь и сейчас каждый волен взваливать на себя тот крест, который способен унести. И ни одно слово не остается пустым.
- Потом ты поймешь, - наконец говорит отец Андрея, - в чем провинился перед ним. Но не сейчас. Когда все еще слишком…
- Живо? – спрашивает Андрей. – Мне кажется, что мы зарыли его так быстро, что тело еще не успело остыть. Как будто поскорее хотели избавиться.
- Это не так, - возражает Стим. – Мы похоронили его, потому что были должны.
- Разве мы были должны…хоть кого-то здесь хоронить? – Андрей смотрит на друга и чувствует, как у него щиплет от слез глаза. – Я не хотел, чтобы так получилось…
- Мы знаем, Андрей, - успокаивающе произносит Химик. – Никто тебя не винит…
- Этого,- Андрей кивает на земляной холм, - мне вполне достаточно.
- Он пошел с тобой, потому что он твой друг, - говорит Стим. – Потому что не мог иначе. И если ты знаешь, что сделал бы то же самое – тогда ты перед ним ни в чем не виноват. Андрей, - Стим глядит другу в глаза, - не делай из него мученика. Он бы этого не хотел.
- Он был, - произносит Химик. – Так странно…он был.
- Идемте, - говорит Стим. – Здесь нам задерживаться не стоит.
Ты молодец, великан, - думает Краб. – Не ожидал от тебя такого, честно.
Андрей отходит от могилы последним. Знает, что должен идти, но не может заставить себя сдвинуться с места. Как будто должен сделать что-то еще – отдать часть себя этому промерзлому, горькому месту.
Что я должен сделать еще, скажи? – спрашивает он у земляной насыпи, но уходит, так и не дождавшись ответа. А когда оборачивается, чтобы последний раз взглянуть на могилу, видит, как из проулка к насыпи семенит облезлая, худая дворняга. Андрей останавливается и стягивает с плеча автомат. Он ждет и, когда собака начинает рыть насыпь передними лапами, поднимает АК на уровень глаз.
Разве этого ты хочешь? – спрашивает детский голос в его голове. – Убить это бедное животное?
- Если я отпугну ее, через полчаса она вернется. Голод пересилит страх.
Андрей ловит в прицел тощую шею собаки и спускает курок. Отдача больно бьет в плечо, но он не обращает на это никакого внимания. Смотрит, как тело дворняги с оторванной головой заваливается набок, поливая стылую землю горячей кровью.
Теперь ты доволен?
Андрей вешает оружие на плечо и оглядывается на остальных.
- Все в порядке, - говорит он. – Собаки… я их спугнул.
Придут другие, Андрей, - шепчет в его голове странный ребенок. – Ты не сможешь стоять на этом посту вечно.
