грязевые лавины, на самое дно, ставшее глубокой зыбучей топью.
Камера выхватывает из белены мелькание солдатских ботинок, с налипшей на них грязью, комья земли, поросшие сухостоем, змеевидные русла ручьев. Все это сливается в единую мешанину, катится кубарем, под тяжелое дыхание военных, и у Йохана от всей этой картины к горлу подкатывает тошнота. Он отворачивается от монитора, сглатывая кислую желчь, и глубоко дышит, пытаясь прогнать приступ паники, пустивший корни в нем еще с самого детства, когда старшеклассники скинули его с заснеженного холма, где все катались на ледянках. Тогда он летел кувырком, и мир также мелькал перед глазами, царапая мальчишечьи щеки и пытаясь сломать укутанную в вязаный шарф шею. Но страх улетучивается, как только Йохан слышит слова.
- Твою-то мать…что это за дерьмо такое?!
Йохан оборачивается к мониторам и видит, как туман отступает. У кромки затхлого, грязевого болота на дне оврага, и над самой пузырящейся поверхностью трясины, воздух, вопреки химическим законам, становится чище. Белая пелена, словно приподнятый занавес, приоткрывает секреты хитрых режиссеров, и выставляет на всеобщее обозрение часть таинственных декораций. Из застывших потеками склонов, похожих на неумелую лепнину, торчат толстые прозрачные корни, внутри которых непрестанно клубится бледно-розовая субстанция. Корней множество, они оплетают дальнюю часть оврага целым клубком, киснут в болотном месиве, паутиной взбираются на противоположный склон и исчезают в его разбухшем теле. Отростки корней шевелятся и на них блестят прозрачные капли, похожие на раннюю росу.
- Что это такое? – шепчет Йохан, подступая ближе к монитору.
- Вам видно? – несется с экрана восторженный голос одного из бойцов. – Видно эту долбанную инопланетную херь?!
- ДИХ! – вскрикивает кто-то в толпе ученых, заставляя подпрыгнуть остальных. – Это растение будет называться ДИХ! Вы слышали?! Долбанная инопланетная херь!
Некоторые из ученых смеются, другие улыбаются, но большинство походит на загипнотизированных экраном зомби.
- Соколы, - слышится приказной голос Лукьянова. – Ожидайте, мы вышлем людей для взятия образцов.
- Хорошо.
Многие из ученых после этих слов кидаются собираться – рыться в своем оборудовании и натягивать противорадиационные костюмы. Йохан смотрит на Анастасию, бросившуюся к своему столику, и одним прыжком оказывается рядом с девушкой, хватая ее за локоть.
- Не ходи!
- Что? – она непонимающе смотрит на него и пытается выдернуть руку. – Йохан, отпусти, это ведь такой шанс!
- Ты не знаешь, что там…это может быть опасно…
- Отпусти меня! – шипит она и злобно смотрит на Йохана. Так, что он отступает на шаг и выпускает ее руку. – Мы ученые, разве нет?! Это наш шанс…
Шанс умереть? – думает он, но не останавливает ее, когда она принимается неуклюже натягивать защитный комбинезон.
- Остыньте, госпожа Жукова.
Йохан и Настя поднимают головы и видят нависшего над ними Лукьянова. Его противная ухмылка висит над молодыми людьми, как уродливый полумесяц.
- В бой идут одни старики, - говорит он и указывает на седых профессоров в халатах. – Пойдут они.
Настя злобно фыркает и отворачивается, отбросив ворох защитных одежд.
- Почему? – спрашивает Йохан.
Лукьянов пристально смотрит на него, работая желваками, и кривит губы.
- Потому что так хочет господин Смехов. Этого достаточно?
Он закладывает руки за спину и отходит к профессорам. Что-то говорит им и те с улыбками принимаются одеваться.
- Ты так хотела пойти? – говорит Йохан Насте, но она не отвечает ему – сидит, отвернувшись к стене. - Я переживаю за тебя…
- Я взрослая девочка, - бубнит она в ответ.
- Я знаю, - соглашается он и отходит к своему столу. – Я знаю.
Дверь лаборатории раскрывается, будто голодный рот и с легкостью заглатывает добычу - двоих ученых, снаряженных тяжелыми, металлическими боксами. Йохан провожает коллег усталым взглядом и возвращается к экранам мониторов. На протяжении получаса он пялится на картинку зыбучего болота, выдавливающего из своего гнилого чрева отвратительные пузыри, и в какой-то момент начинает смотреть сквозь него, в тоннель собственной памяти.
Отец Йохана, известный биохимик и математик, всю жизнь полагался на математические законы вселенной. Он всегда убеждал сына в том, что все, что он делает и видит, можно просчитать математически.
«Мы идем сквозь время, сынок, - говорил он. - Как мы можем не оставить следов? Тоннели памяти, в которых живут наши воспоминания…»
После того, как умерла мама, Йохан часто ощущал ее рядом. Она была повсюду: жила в брошенных на столик автомобильных ключах, в следах от кофейных кружек, в аромате запеченной фасоли. Он видел ее везде, стоило лишь забыть о том, что она умерла. Обернуться к туннелю памяти и сделать шаг под его выгоревший свод.
«Я вижу ее, пап. Как будто всего этого не было, мне кажется, что сейчас она позовет меня
