- И не стыдно тебе? - укорила Георгина. - Днём лекции по научному атеизму посещаешь, а ночью всякие небылицы рассказываешь.
- Я, Георгина, в бога не верю, - ответил Ромка серьёзно. - А дьявол есть и всегда будет. Бродит между людьми и на зло их соблазняет. Вон сколько зла на свете, да ещё какое оно бывает: иной раз смотришь и не верится, что человек не то что сделал - выдумал такое. Нет, без дьявола точно не обошлось.
Гарька не знал, почему ни сам он, и никто из товарищей, и даже помополит не возразили на ромкины слова.
* * *
Улицу перебежала кошка. Ветер гнал по мостовой мусор, швырял песок в закрытые ставнями окна одноэтажных домиков.
Кристалевский поднёс спичку к папиросе. Ветер хлестнул по щеке, затушил огонёк.
- Пся крев! - Чекист снова полез в карман за коробком.
Гнилые спички ломались в пальцах. Закурив наконец, Кристалевский с жадностью затянулся, взглянул на циферблат золотых часов.
Над головой хлопала ставня. Грохот не тревожил ни жильцов - дом пустовал, ни прохожих - улица была безлюдна.
- Где же он? - Кристалевский нащупал записку.
Послышались шаги.
- Наконец-то!
- Прости, что поднял тебя в такой час.
- Брось, что за глупые церемонии.
- Хорошо. Дело безотлагательное. Сейчас он появится.
Кристалевский кивнул.
- Слышишь?
- Нет.
- Тихо идёт. Может, теннисные туфли… Да вот же он!
Кристалевский вытянул шею.
Вспышка разорвала темноту; алая пятиконечная звезда расцвела перед глазами чекиста.
«Молния?..» Додумать он не успел.
Убийца взял его под мышки и отволок в палисадник. Порылся в карманах Кристалевского, вытащил записку и тут же, на месте, сжёг. Забрал револьвер и документы, часы оставил. Подумал, окунул пальцы в кровь и написал на стене: «Смерть коммунякам!» Буквы едва виднелись на потемневшем от непогоды дереве.
Ещё не рассвело. В прежние времена рабочие уже спешили бы на завод и в порт, но сейчас город спал. Чёрная кошка перебежала дорогу. Убийца вынул револьвер Кристалевского. Кошка шмыгнула в подворотню, заорала из тьмы.
- Стерва!
Далеко за городом началась артиллерийская канонада.
* * *
Померанцева склонилась к раненому - благообразному волжанину с негигиеничными льняными кудрями до плеч - и вложила персты в его рану. Пациент взвыл.
Гарька сглотнул и отвернулся.
- Марина? Она понесла бинты в прачечную. - Померанцева бросила в кювету окровавленную пулю. - Походи по двору, может, встретишь.
Беленькая собачка выползла из-под табуретки и умильно заглянула фельдшерице в глаза.
- Нет, Пилюлька, это не тебе, - благодушно сказала та. - Обедать будем позже.
Гарька сглотнул ещё раз и поспешил уйти.
Георгина не скучала: собрав вокруг себя толпу раненых, она рассказывала о Веймарской республике. Гарька с трудом дождался, пока подруга закончит рассказ.
- Повидался?
- Она в прачечной.
- А где это?
- Я не спросил.
Георгина не успела возмутиться гарькиной нерасторопностью - Эджкомбова шла им навстречу: серое платье, серая косынка, прижатый к животу оцинкованный таз. На широкой нечистой щеке пламенел вулканический прыщ, готовый, кажется, в любую секунду исторгнуть потоки лавы. Гарька с трудом отвёл от него взгляд.
- Марина, давно не виделись! - обрадовалась Георгина так ненатурально, что Гарька даже поморщился.
Эджкомбова, однако, осталась спокойна.
- А, Грамматикова. Слышала, ты ушла из отряда.
- С чего ты взяла?!
- Мне так сказали.
- Марина, - Гарька сделал умильное лицо, - помнишь, я к вам приходил недавно?
- Ну.
- С тобой была девушка.
Марина глядела на него не мигая. Глаза у неё были бледные и круглые, как у селёдки.
- Я её не знаю. Она спрашивала, как найти какого-то больного… забыла фамилию. Я ответила, что лучше ей спросить у докторов, и она ушла. Больше я её не видела.
- Спасибо, - изнемогший Гарька дёрнул Георгину за рукав. - Если вдруг она придёт ещё раз, спроси, как её зовут.
- Зачем?
- Надо очень! - заорал Гарька. - Очень надо! Пожалуйста!
- Ладно. - Эджкомбова поддёрнула юбку и затопала дальше.
- Не человек, а рыбина!
- Уж ты скажешь, - проговорила Георгина вяло.
- Пиранья, - уточнил Гарька. - Видела в Брокгаузе пиранью? Эджкомбова, как с натуры. Опять мне не повезло…
- Где ты увидел свою девушку впервые?
- Во Дворце труда.
- Не может же никто её не знать. Если бы у тебя была фотография, ты бы быстро её нашёл.
Гарька застонал. Если бы у него была фотография!
- А вдруг она некрасивая? - поддразнила его Георгина.
- Не может этого быть!
- Ты даже лица её толком не видел. Возьмёт да и окажется косой или рябой.
- Знаешь, Георгина, некоторые любят до того некрасивых, что лучше бы они были косые или рябые.
Георгина замолчала, соображая, был это ответный выпад или просто философское замечание. Листок «Красный день», гонимый ветром, прыгнул с земли и залепил Горшечникову физиономию.
- Тьфу! - Гарька скомкал его в горсти, успев прочесть: «… даёш обобществление женщин!» - в газете заседали радикальнейшие орфографисты, призывавшие к отмене вслед за «ером» всяких знаков после шипящих. - Тебе когда к Шмелёву?
- К девяти.
- Наверное, будешь секретную карту чертить.
- Смейся, Горшечников, смейся. Карту… Чай я буду пить. С лимоном. Всю ночь. Просто удивительно, до чего сильно недоверие к боевым качествам женщины! А ещё Шмелёв будет спрашивать, давно ли я писала родителям. Он меня как увидит, так и спрашивает… как будто домой отправить хочет, - прибавила Георгина с горечью. - Я иногда подозреваю, что они с комиссаром сговорились выжить меня из Красной армии.
- Выдумываешь ты всё. Спросил про письма, что с того? Были б у меня родители, я бы каждый день им
