как искусство и живопись, но совершенно другого уровня…
А ещё в том году я побывал на своём первом, по-настоящему большом рок-концерте. Это было 8 апреля 1979 года на Международном музыкальном фестивале в Калифорнии (California World Music Festival) в “Memorial Colisseum”, в Лос-Анджелесе. На концерте присутствовало 110 тысяч человек, а состав исполнителей был просто безумен: в концерте принимало участие куча групп, но хедлайнерами были Тед Ньюджент (Ted Nugent), “Cheap Trick”, “Aerosmith” и “Van Halen”. “Van Halen”, без сомнения, растоптали всех, кто играл в тот день, даже “Aerosmith”. По мне, это было не сложно: во время концерта “Aerosmith” настолько, мать их, лажали, что в их сете мне было невозможно отличить одну песню от другой. Я был их фанатом, но единственной песней, которую я смог разобрать, была “Seasons Of Wither”.
Со временем мы со Стивеном стали тусоваться перед клубами “The Rainbow” и “The Starwood” в среде ранних глэм-металлистов. “Van Halen” получили своё боевое крещение, пройдя этот же путь, и то же самое предстояло “Motley Crue”. Помимо групп, подобных “Van Halen” и “Motley Crue”, в то время уже были видны зачатки Лос-Анджелесского панк-рока. За стенами клубов всегда была куча народа, и поскольку у меня имелся доступ к наркотикам, я продавал их там, но не просто ради денег, а для того чтобы мы могли быть ближе к этим людям. В старших классах я нашёл лучший метод: я принялся изготавливать поддельные удостоверения, которые действительно позволили мне влиться в тусовку.
По вечерам в Западном Голливуде (West Hollywood) и Голливуде кипела жизнь. В числе прочих, «голубое» сообщество – вокруг «Французского квартала» (“French Quarter”), шикарного ресторана для голубых, и «голубых» баров вроде «Ржавого гвоздя» (“Rusty Nail”) – волнами накатывалось на преимущественно гетеросексуальную рок-тусовку. Такое сосуществование казалось мне и Стивену ненормальным. Повсюду было столько чудаков, но нам со Стивеном нравилось в этом всём вращаться, каким бы странным и бессмысленным это, в большинстве своём, ни было.
Подрастая, мы со Стивеном участвовали во всех возможных, казавшихся безопасными увеселениях. Как-то вечером мой отец взял нас с собой на вечеринку, устроенную его друзьями-художниками, жившими в тупике вверх по Лорел-Кэнион. Хозяин, друг моего отца по имени Алексис, приготовил целый бак чрезвычайно смертельного пунша, от которого все совершенно напились. Стивен, чьё детство проходило в Долине, никогда не встречал общества настолько интересного: друзья моего отца представляли собой группу изысканных и чуждых условности повзрослевших хиппи, и по этой причине пунш в сочетании с хорошей компанией привёл его в совершеннейший экстаз. Для тринадцатилетних пить мы умели, но эта дрянь оказалась слишком «продвинутой» для нас. Я был настолько пьян, что и не заметил, как Стивен улизнул с вечеринки вместе с девчонкой, которая жила в комнате на нижнем этаже. Это окончилось тем, что Стивен оттрахал её, что, как оказалось, было совсем не здорово: она была замужем и ей было за тридцать. В свои тринадцать я думал о ней как о пожилой женщине. По моему мнению, Стивен оттрахал пожилую леди… которая к тому же оказалась ещё чьей-то пожилой леди.
Утром я проснулся, лёжа на полу, с привкусом пунша во рту и чувством, будто мою голову пронзили железным гвоздём. Я пошёл домой к бабушке, чтобы отоспаться, а Стивен остался, предпочтя поваляться в постели на нижнем этаже. Я десять минут как был дома, когда позвонил мой отец, чтобы сказать, что Стивену следует опасаться за свою жизнь. Женщина, с которой он провёл вечер, во всём призналась, и её муж от этого был совершенно несчастен. Тот парень, со слов моего отца, планировал «придушить» Стивена, и это, убеждал меня мой отец, было настоящей угрозой. Когда я, похоже, не воспринял слова отца всерьёз, Тони сказал мне, что тот парень на самом деле дал обещание убить Стивена. В конце концов, ничего не произошло, и поэтому Стивену всё это сошло с рук, но то, что случилось, было явным предвестником грядущих событий. В возрасте тринадцати Стивен свёл все свои жизненные цели точно к двум: трахать девок и играть в рок-группе. Я не могу винить его за это предвидение.
В силу своих тринадцатилетних музыкальных познаний, которые (что, возможно, было обусловлено «кобелиными» навыками) я находил выше своих собственных, Стивен пришёл к заключению, что в рок-н- ролле имели какое-то значение только три группы: “Kiss”, “Boston” и “Queen”. Стивен восхищался ими каждый день, весь день напролёт, когда он должен был быть в школе. Его бабушка работала в булочной и уходила из дома каждый день в пять утра – она и понятия не имела, что Стивен редко ходит на занятия. Его день состоял из того, что он слушал записи “Kiss” на полной громкости, пока «джемовал» на маленькой гитаре и усилке из “Wal-Mart”, точно также выкрученных на полную громкость. Я, бывало, сбегал к нему домой потусоваться, а он, бывало, орал мне сквозь грохот: «Эй! Нам бы собрать группу, ты в курсе?»
Стивен был таким открытым и беззаботным, что своим энтузиазмом легко заражал других. Я и не сомневался в его намерениях и напоре – я немедленно уверовал в то, что мы соберём группу. Он назначил себя гитаристом, а я, как решили мы, должен был играть на басу. Когда сегодня – после двадцати пяти лет игры – я слушаю музыку, я могу отрешиться от всех инструментов и слушать звук одной гитары и немедленно придумать, как несколькими способами сыграть эту песню. К тому времени, как мне исполнилось тринадцать, я слушал рок-н-ролл годами; я уже знал, какие инструменты составляют рок- группу, но не имел представления о том, какие инструменты создают то или иное звучание. Я знал, что представляет собой гитара, но не знал, чем она отличается от баса, а исполнительское мастерство Стивена в то время совсем не проливало на это свет.
Когда мы, бывало, бродили по городу, мы часто проходили мимо музыкальной школы на пересечении Ферфакс-Авеню и Санта-Моника, называвшейся «Музыкальная школа Ферфакс» (“Fairfax Music School”) (сегодня там кабинет хиропрактики), и я подумал, что эта школа была бы хорошим местом, чтобы научиться играть на басу. По этой причине однажды я зашёл к ним, подошёл прямо к стойке и сказал: «Я хочу играть на басу». Администратор представила меня одному из учителей, парню по имени Роберт Уолин (Robert Wolin). Когда Роберт вышел, чтобы поговорить со мной, он оказался совсем не тем, кого я ожидал увидеть: он был белым парнем среднего роста в “Levi’s” и заткнутой в джинсы клетчатой рубашке. У него были густые усы, лёгкая небритость на лице и взъерошенные косматые волосы – казалось, эти волосы стригли по-настоящему один раз в жизни, но причёска долго у него не задержалась. Нет необходимости говорить, что Роберт совсем не выглядел как рок-звезда.
Тем не менее он терпеливо объяснил, что мне понадобится собственная бас-гитара, чтобы брать уроки игры, о чём я раньше и не подумал. Я обратился за помощью к бабушке, и она дала мне старую гитару-фламенко, которую она держала в шкафу, с одной нейлоновой струной. Когда мы вновь с Робертом встретились в школе, ему понадобилось одного лишь взгляда на мою гитару, чтобы понять, что со мной ему нужно будет начинать с самого начала, поскольку я не понимал того, что та штука в моих руках – вовсе не бас-гитара. Роберт поставил песню «Роллингов» “Brown Sugar”, взял свою гитару и стал играть вместе с записью – рифф и соло. Именно тогда я и услышал звук. Что бы ни играл Роберт – это был он. Я уставился на гитару Роберта в совершенном изумлении. Я стал показывать на неё пальцем:
- Вот так я хочу играть, – сказал я ему, – именно так!
Занятия с Робертом поддерживали мой интерес. Он нарисовал для меня схемы нескольких аккордов, показал на своей гитаре правильную аппликатуру и настроил единственную струну на мой гитаре. Он также сказал мне, чтобы в самое ближайшее время я достал оставшиеся пять струн. Гитара вошла в мою жизнь так невинно и неожиданно – она не была целью, не была предметом предварительного обдумывания, не была частью грандиозного плана, ну, кроме игры в воображаемой группе Стивена. Спустя десять лет, получив все преимущества своего положения, о которых мечтал Стивен, я буду путешествовать по миру, давать аншлаговые концерты и иметь в распоряжении девок больше чем мы смогли бы управиться… и это всё благодаря разбитому куску дерева, который моя бабушка откопала в своём шкафу.
Гитара заменила BMX и стала моим новым помешательством буквально в одну ночь. Это не было похоже ни на что другое, чем я когда-либо занимался: это была форма самовыражения, такая же приносящая удовлетворение и глубоко личная для меня, как искусство и живопись, но совершенно другого уровня. Способность извлечь звук, который говорил со мной языком музыки с той поры, когда я могу помнить, давала мне сил больше, чем всё, что я знал до этого. Перемена была столь же мгновенной, сколь моментально загорается включённая лампочка, и столь же светлой. Я возвращался из музыкальной школы домой и играл по методу Роберта: включал свою любимые песни и прикладывал все усилия, чтобы играть одновременно с записью. Я играл всё, что можно было сыграть с одной струной: после нескольких часов я уже мог отследить изменение высоты звука и скопировать мелодии из нескольких песен как самый последний двоечник. Мелодии вроде “Smoke on the Water” Deep Purple, “25 or 6 to 4” Chicago, “Dazed and Confused” Led Zeppelin и “Hey Joe” Джимми Хендрикса можно сыграть на струне «ми», и я получал
