настолько быстро, что, по-моему, даже самая сложная её часть – партии на две гитары – была записана менее чем за двадцать минут.
До этого я никогда не играл в группе, в которой музыка, которая меня вдохновляла, рождалась бы настолько естественно (зд. fluidly). Не буду говорить за других парней, но если судить по скорости, с которой наши творческие способности нашли общее русло, то предположу, что парни тоже чувствовали нечто подобное. Казалось, в то время мы обрели общее знание или что-то вроде секретного языка. Казалось, мы уже знали наперед, что другой парень собирается принести на репетицию, и уже придумали свои собственные идеальные партии, чтобы работа над песней продвигалась вперёд. Когда ты со всеми на одной волне (on the same page), музыка действительно рождалась вот так легко.
У девок мы брали поносить всякое дерьмо, поэтому первоначально мы имели вид говенных глэм- рокеров, хотя и гораздо более грубый. Очень быстро, однако, мы обленились настолько, что перестали наносить макияж и всё прочее, поэтому наш глэмовый период был не долог. Плюс к этому одежда стала целой проблемой, потому что мы очень часто меняли подруг, и ты никогда не знал, во что твоя следующая «она» будет одеваться. Кроме того, не думаю, что тот внешний вид действительно мне подходил – я не был похож на измождённого (emaciated) длинноволосого белого парня. В конце концов, отказ от этой затеи дал нам только преимущества, ведь мы не были размалёваны (grittier), казались более старомодными и более «истинными» – в большей степени могли называться продуктом Голливуда, чем лос-анджелесская глэм- тусовка.
Вдобавок мы были просто фанатиками от рок-н-ролла (lunatic-fringe rock n' roll band). Мы становились только крепче, оттого что не сидели на месте, и не отказывались ни от одного выступления, которое нам предлагали. Мы репетировали каждый день, и новые песни не заставили себя ждать. Мы отрабатывали их перед изрыгающими ругань (bawdy) толпами на площадках вроде “Madame Wong’s West”, “The Troubadour”, “The Whisky”. Что бы ни происходило с нами каждый день – я думал об этом как о следующем шаге по дороге навстречу времени, когда невозможное станет возможным. Для меня всё было просто: если мы сосредоточимся исключительно на преодолении очередного препятствия, то мы мгновенно преодолеем наш путь из точки А в точку Б, пусть даже расстояние между точками кажется непреодолимым.
С каждым новым концертом мы приобретали новых фанатов и завоёвывали пару новых врагов. Да это и не имело значения – чем больше были толпы зрителей, приходивших на наши выступления, тем проще для нас было получать новые приглашения. Наши фанаты с самого начала и навсегда были «мешком с чудесами» (mixed bag): на наши концерты приходили панки и метал-хэды, наркоманы и психи, один странный чудило (the odd weirdo) и пара заблудших душ. Фанатов “Guns N’ Roses” никогда нельзя было с лёгкостью охарактеризовать или сосчитать... В действительности, после стольких лет я сам не могу подобрать пары слов, которые (put a bow on them), что меня вполне устраивает (fine by me). Самыми преданными поклонниками «Ганзов», думаю, были родственные с нами души, «лишние» люди (misfits), которые превратили статус изгоя в свою социальную позицию (зд. stance).
Едва мы заняли заметное положение на местном уровне, на нас вышла менеджер Вики Хэмилтон (Vicky Hamilton), которая помогала как “Poison”, так и “Motley Crue” в период их становления. Вики была платиновой блондинкой, ростом пять футов девять дюймов, полноватой (overweight) и с плаксивым (whiny) голосом. Она просто в нас верила и доказывала это тем, что занималась нашей раскруткой совершенно бесплатно. Мне очень нравилась Вики – она была откровенным человеком, и её намерения были чисты (meant well). Она помогала мне печатать афиши к нашим выступлениям, выискивала в “L. A. Weekly” объявления и улаживала проблемы с организаторами концертов. Вместе с ней работал и я, прикладывая все свои усилия, чтобы способствовать общему делу, с её помощью наша группа действительно начала становиться на крыло.Тогда мы выступали, по меньшей мере, один раз в неделю, и чем чаще мы стали появляться на публике, тем быстрее росла наша потребность в сценической одежде. Моих трёх футболок, кожаной куртки, которую мне кто-то когда-то одолжил (loaner leather jacket), пары джинсов и пары кожаных штанов явно не хватало. За сутки до нашего первого субботнего концерта в “The Whisky”, когда мы выступали в качестве хедлайнеров, я решил, что пришла пора действовать. У меня не было финансовых возможностей, чтобы купить всё, что я хотел, поэтому я бродил по голливудским магазинам, присматривая себе какой-нибудь прикид (зд. odds and ends). В магазине под названием “Leathers and Treasures” я стащил серебряно-черный пояс индейцев кончо (concho belt) – вроде того, который всегда носил Джим Моррисон. Этот пояс здорово смотрелся с моими джинсами или кожаными штанами (которые я нашел в мусорном контейнере (Dumpster) возле дома, где прежде жила моя бабушка). Я продолжил прочёсывание магазинов. Кое-что интересное я нашёл в магазине под названием «Приоденься, шлюшка» (“Retail Slut”). Я никогда и ни за что не смог бы позволить себе эту вещь и впервые в своей жизни я усомнился – смогу ли эту вещь стащить? Но я знал, что непременно должен это заполучить.
Огромный чёрный цилиндр не так легко спрятать под рубашкой, хотя за многие годы у меня самого украли столько цилиндров, что, полагаю, кто-то разработал эффективную технику, о которой я не знаю. Как бы то ни было, я до сих пор не уверен, заметил ли это персонал магазина, а если заметил, то было ли ему дело до того, что я почти демонстративно (blatantly) стащил этот цилиндр с головы манекена и небрежно (casually) вышел из магазина, ни разу не оглянувшись назад. Не знаю, что это было, но цилиндр будто говорил мне.
Едва я вернулся в квартиру, в которой я тогда жил, я понял, что мои новые «приобретения» сослужат друг другу лучшую службу, если станут одним целым. Я обрезал ремень так, чтобы он налез на цилиндр, и остался весьма довольным тем, как цилиндр стал выглядеть. Я обрадовался ещё больше, когда обнаружил, что в моём новом цилиндре, надвинутом на самые глаза, я могу видеть всё, в то время как меня не мог видеть никто. Кто-то может возразить, что гитарист прячется за своим инструментом, но непроницаемость моего цилиндра лишь добавила мне спокойствия. И не смотря на то, что я никогда не считал этот цилиндр чем-то оригинальным, он стал моим товарным знаком, неизменной (indelible) частью моего образа.
В то время, когда дела у «ганзов» пошли в гору, я работал в газетном киоске на пересечении Ферфакс и Мелроуз. То расставаясь, то вновь возобновляя наши отношения, я всё это время жил со своей подругой Ивонн, пока я не осточертел ей и мы с ней в очередной раз не расстались. Идти мне было некуда. Элисон (Alison), менеджер газетного киоска, разрешила мне ночевать за половину платы в её гостиной. Элисон была очень симпатичной девчонкой а-ля реггей. У неё была квартира на пересечении Ферфакс и Олимпик. Она училась на вечернем отделении колледжа. Элисон была привлекательна, но я всегда считал, что либо она немного стара для меня, либо я немного молод для неё, в любом случае наши отношения не переросли во что-то серьёзное. Мы здорово с ней ладили. Когда она нашла себе работу получше и бросила газетный киоск, я с радостью занял место менеджера вместо неё. Элисон относилась ко мне как к милому бездомному псу (stray), которого она приютила у себя, а я почти не делал ничего такого, что могло бы убедить её в обратном. Как квартирант я занимал совсем немного места. Моими пожитками (worldly possessions) была гитара, чёрный чемодан, полный журналов о роке, кассеты, будильник, несколько рисунков и какая-то одежда, как моя собственная, так и подаренная друзьями и подругами. Ну и ещё у меня была моя змея Клайд (Clyde), жившая в клетке.
Как бы то ни было, моя работа в газетном киоске неожиданно подошла к концу летом 1985 года, когда местная рок-радиостанция “KNEC” устроила вечеринку в Гриффит-Парк (Griffith Park). Размах вечеринки демонстрировали бесплатные арендованные автобусы, отправлявшиеся от отеля «Хайатт» (“Hyatt”), что на Сансет-Стрип. Я отправился на эту вечеринку после работы с двумя пинтами “Jack Daniel’s” в карманах джинсов и срать хотел, что назавтра в пять утра должен был открывать газетный киоск. Как я припоминаю, то была довольно развратная летняя вечеринка. Пока автобус ехал через город, народ в салоне пускал по кругу (зд. passed) бутылки и косяки. Среди пассажиров автобуса было много известных личностей и музыкантов, а когда мы добрались до места, то к этому добавилась музыка и барбекю. На траве было полно людей, которые чем только ни занимались.
В тот вечер я надрался настолько, что притащил в дом, где жила Элисон, девку. Я трахал эту девку на полу гостиной, когда домой вернулась Элисон и застукала нас. Элисон не нужно было что-то объяснять – по выражению её лица я понял, что она не очень-то рада. Как бы то ни было, я провалялся с этой девкой до того времени, когда мне нужно идти на работу. К тому времени, как я помог ей одеться и выпроводил её, я уже опоздал на работу. Мне позвонил мой босс Джейк (Jake). Я уже был в немилости (in the doghouse) у
