слой грязи. Я увязал в ней по щиколотку, однако продолжал продвигаться вперед через туман и водопады дождя, не обращая на их грохот никакого внимания.
Внезапно я осознал, что проник в сущность стихотворения, над которым тогда трудился. Наставник Да-хуэй сказал: 'Листья лотоса, совершенно круглые, чище, чем зеркало; водные каштаны, острые иглы, острее, чем шило' (11). Словно яркий луч света прорезал тогда тьму. Преисполненный радости, я внезапно споткнулся и упал лицом прямо в грязь. Моя ряса пропиталась ею насквозь, но я подумал только: 'Что испачканная ряса по сравнению с этой радостью!' Я повернулся на спину и застыл в грязи без движения.
Но в ту же минуту ко мне подоспели какие-то случайные прохожие. Они в тревоге уставились на меня, лежащего, словно мертвец, на дороге. Ко мне потянулись руки, меня подняли. 'Он без сознания?', - шумели голоса вокруг. 'Он мертв?' - спросил кто-то.
Когда чувства вернулись ко мне, я радостно захлопал в ладоши и громко захохотал. Мои спасители отшатнулись от меня, на их лицах мелькнуло сомнение. Они воскликнули 'Сумасшедший монах!' и разбежались. Так повторилось то, что уже произошло несколько лет назад в Иияма. Так я испытал одно из восемнадцати сатори, о которых я рассказывал ранее (12).
Я продолжил свой путь, неторопливо ступая вперед с блаженной улыбкой на лице. Мое тело было с ног до головы покрыто грязью, однако радость была велика: я смеялся и плакал одновременно. Хотя я и не особенно спешил, поскольку не знал точно, где располагается цель моего путешествия, вскоре я уже шагал по улицам столицы.
'Те, кто встречаются, расстаются. Расставшись, встречаются снова', - такова истина человеческой жизни. Я встретил трех или четырех давних своих приятелей, которые только что возвратились из храма Когецу в Хиюга. Мы соединили ладони в радостном приветствии. Я спрашивал их, что они думают о Хиюга, и они были единогласны в своих суждениях о Когэцу.
'Наставник относится к тому роду учителей, которые появляются в мире один раз в пятьсот лет, - восклицал один мой собеседник. - Он подобен цветку удумбара, который цветет раз в тысячу лет. Весьма прискорбно, о старший брат, что вы до сего дня не удосужились встретиться с ним' (13).
Некий монах, случайно оказавшийся рядом, вдруг промолвил: 'Я мало знаю о цветах удумбара. Вот в провинции Вакаса есть один старый священнослужитель по имени Тецудо (14). Он живет в Энсёдзи, недалеко от Обама. Он много лет пребывал близ Сэкиина-роси, который был прямым наследником Дхармы наставника страны Гудо. Тецудо великий человек. Ему нет равного в мощи и непоколебимой преданности Пути. Люди разных сословий из разных земель приходят оказать ему почести. Велико доверие и почтение, которые испытывают к нему разные люди'.
Он закончил свою речь, а моему радостному волнению не было предела. Несомненно, этот Тецудо, о котором рассказывал монах, является дядей по линии Дхармы Сёд-зу-роси из Иияма. Тогда я отбросил в сторону все планы своих дальнейших путешествий.
Я не знал ничего о том, далеко или близко пролегает путь Дхармы, но мое сознание уже брело по узким тропам в сторону Вакаса. Темный омут человеческого сердца может быть очищен, став прозрачным белым потоком. Жалкий и несчастный, подобный утлой тростниковой лодке, едва держащейся на воде, я медленно двигался вперед до тех пор, пока не достиг крутого берега в Обама (15).
Но Энсёдзи располагался не в том месте, где я ожидал его найти. Я был вынужден двинуться дальше, постоянно осведомляясь о том, куда мне идти, пока не остановился у ворот старого храма в деревушке Одзаки. После встречи с Тецудо-родзином я остановился в храме. Недолгое время, пока я был там, я прислуживал старому Тецудо.
Я размышлял над советом, который мне дал Эгоку-роси отыскать уединенное место, где я смог бы посвятить всего себя практике медитации. И я случайно вспомнил о травяной хижине глубоко в горах, близ Сугэя в провинции Мино. Когда окончился период летнего затворничества, я получил от Тэцудо разрешение покинуть его храм, собрал свои пожитки и двинулся в Мино.
И вновь беспокойный свой шаг я устремил по дорогам Оми. Ни одного лучика надежды не блеснуло надо мной, когда, проглатывая горькие слезы, я вступил в провинцию Мино. Я прокрался в Сугэйя и забрался глубоко в горы Хорадо.
Вновь я не знал точно, где располагается обитель, и долго бродил в горах. Однако, к моему глубокому разочарованию, я обнаружил, что после смерти старого монаха, пребывавшего здесь, строения совсем разрушились. Не осталось почти ничего, только поле колышащихся на ветру трав.
Я потерял все, поистине все. Я не знал, что делать и куда теперь идти. В конце концов я принял решение отправиться в Рэйсёдзи в Ивасаки и остановиться в тамошнем монашеском зале. Когда я пришел туда, там уже расположилось для своих занятий большое число монахов, более пятидесяти человек. Однако, как ни было прискорбно, все они следовали по сухому и безжизненному пути дзэн 'не-рожденного', который занимал в те времена умы множества людей. В течении всего дня, не считая утреннего и вечернего времени принятия пищи, когда исполняются предписанные обязанности, все монахи - и стар, и млад, - составляли длинные, безжизненные ряды, подобные каменным глыбам. Словно гребцы, они сидели, раскачиваясь вперед и назад. Ближе к вечеру их уши уже были навострены в ожидании колокола, возвещающего конец сидения. Тогда монахи располагали свои подушки в ряд и укладывались спать. Перед сном они кричали изо всех сил: 'Великий мир и великое счастье! Великий мир и великое счастье!' (16)
Я был единственным, в котором пробудилась бесстрашная решимость. Я дал обет не ложиться на землю даже для отдыха и ни разу не позволил себе вздремнуть. Сегодня, взглянув назад и вновь слыша хоры, поющие в ночи 'Великий мир и великое счастье!', я понимаю, что все это было прекрасной возможностью лишний раз убедиться в том, что следует отказываться от всякого сна и отдыха.
Я случайно подслушал разговор нескольких монахов. Они обсуждали меня:
-Как же ему не стыдно. Какой же он тупица и дурень. Он так и не уразумел, что понимание путей великой колесницы и тайна великого мира и счастья могут быть найдены в не-рожденном. Вот почему он всегда смотрит так взволнованно и огорченно. Своей жалостью мы не сможем ему помочь.
Однажды, находясь в покоях настоятеля, я решил объясниться.
-Я вижу, что те, кто пребывают в монашеском зале, считают своим святым долгом только сон и сидение, по добно 'сухому древу'. Они, несомненно, обречены, и их новое рождение будет ужасно - они окажутся в Аду черной веревки или в Аду рушащихся гор (17). Не думаете ли вы, что когда это случиться, они станут поминать вас самым горьким словом?
Он ответил, что с моей стороны было бы 'нежелательно вмешиваться': то, что я сую нос в чужие дела, отвлекает меня от собственных упражнений, так что я могу даже перестать практиковаться вообще.
- Наставник, неужели ваши глаза открылись именно тогда, когда вы занимались тем же, чем и они? - спросил я тогда.
Тебе не следует интересоваться также и моими
глазами, - отвечал тот.
- Вы являетесь для меня примером. Я подражаю вам и следую за вами, - воскликнул я. -Как же мне следовать вам, если я не обращаю внимания даже на ваши глаза?
- Раньше я просто верил, что настанет такое время, когда произойдет некий прорыв, - сказал наставник, -Я приложил массу усилий, я выполнял сложнейшие упражнения для того, чтобы приблизить его.
- Но почему же тогда вы не допускаете мысли о том, что ваши ученики смогут достичь его, следуя точно таким же путем? - спросил я наставника. - Почему вы не заставляете их соблюдать предписания, которые могли бы открыть им глаза? Если вы предоставите им возможность применять свои собственные приемы и продолжать заниматься тем, чем они сейчас занимаются, их глаза, очевидно, не откроются до
самой смерти. Но когда они умрут, они точно попадут в Ад черной веревки. Они сразу вспомнят о вас, не сомневайтесь.
- Тебе следовало бы сосредоточить внимание на собственных глазах, - проговорил наставник. - Вот о чемтебе нужно заботиться. Забудь о чужих глазах.
- О собственных глазах? - воскликнул я. - Вы можете обзавестись сотней камнедробильных молотков, колотить ими без устали целый день, однако вам не удастся даже поцарапать мои глаза (18).
Едва заметно улыбнувшись, наставник прекратил разговор.
