Одинокое пристанище наставника страны Мусо
В тех краях был еще один старый наставник, имя которого было Тарумару Сокай (19), - еще один злобный, безумный представитель племени 'не-рожденного'. Однажды он появился в храме и начал рассуждать с монахами о Дхарме:
'Много лет назад наставник страны Мусо решил провести летнее затворничество в горной хижине, где он мог бы посвятить себя упражнениям и вести жизнь, полную самых суровых обетов. Он взобрался по склону горы Кэнтоку, что в провинции Каи (20). Его руки были пусты, если не считать одной палки, на которой висела сушеная хурма. Он поселился в маленькой хижине. Он дал обет, что будет в день съедать по одному только сухому плоду, вместо обычных двух приемов пищи.
Внезапно откуда-то появился молодой монах четырнадцати или пятнадцати лет и обратился к Мусо с просьбой разрешить ему остаться в хижине и прислуживать в течении всего лета.
'Какая странная для нашего времени просьба со стороны мальчика твоего возраста, - сказал Мусо с восхищением. - Ты, однако, не знаешь, что я собираюсь съедать только один раз в день один сушеный плод. Так что, боюсь, тебе нечего будет есть вообще'.
'Удели мне половину твоего плода', - сказал мальчик. Мусо был застигнут врасплох и не знал, что и ответить. Пока он обдумывал решение, монах продолжал: 'Я буду прислуживаться тебе все лето. И всего лишь за половину плода в день. Чего же тут еще решать, о наставник?'
Мусо размышлял: 'Хотя он теперь и утверждает, что будет питаться только кусками сушеной хурмы, он не выдержит так все лето. Проторчит здесь день или два, а затем сбежит'. Решив так, Мусо сказал мальчику, что тот может остаться.
Прошел месяц, два месяца, однако чудесный молодой монах не обнаружил никакого желания сбежать. Он тщательно исполнял все свои обязанности. За будничной работой и за чтением и пением сутр он не позволял себе ни на миг расслабиться. Отсутствие пищи, казалось, также не наносило ему вреда. Подметая ли хижину, нося ли воду, он работал усердно.
Утром в последний день лета Мусо подозвал к себе юного монаха. 'Ты трудился великолепно, - сказал он. - Все лето ты оказывал мне неоценимую поддержку и этим помог мне сосредоточиться на моих упражнениях. Я знаю, что этот дар недостаточен, но я все же хочу, чтобы ты взял его как знак того, что я благодарен за твою работу'.
Сказав так, Мусо снял со своих плеч воротник-кара и протянул мальчику. Тот взял его, почтительно поднял кверху три раза и накинул на плечи.
'Наставник, - сказал мальчик, - вы скоро уходите. Когда вы спуститесь с горы, то окажетесь в маленькой деревушке у ее подножия. Слева от дороге вы увидите дом, который недавно построили. Этим домом владеет мой родственник. Я поспешу теперь туда и попрошу его приготовить еду для вашей дневной трапезы. Вы можете спускаться не торопясь'.
Мальчик поклонился на прощание, коснувшись лбом земли, и поспешил вниз по горной тропинке. Он едва касался земли, будто не бежал, а летел.
Опираясь на бамбуковую палку, ослабленный постом Мусо начал медленно, шаг за шагом, спускаться с горы. Был уже почти полдень, когда он оказался наконец в деревне. Как только он подошел к только что отстроенному деревенскому дому, о котором говорил мальчик, из дверей показался мужчина и поспешил к тому месту, где стоял Мусо. Он поклонился, коснувшись лбом земли, и сказал: 'У меня камень с души упал, наставник. Мы ждали вас раньше, и я уже собирался пойти в горы искать вас. Я очень рад, что вы пришли. Пожалуйста, заходите'.
Мусо поинтересовался, где же мальчик.
Крестьянин ответил: 'Я и сам не знаю. Он только что был здесь'.
Он вышел во двор, в надежде увидеть мальчика, но встретил у двери только своего соседа.
Тот сказал: 'Случилось что-то в высшей степени странное. Я видел молодого монаха - не больше тринадцати или четырнадцати лет, - который пролетел прямо через решетки в двери нашего святилища. Я не мог поверить своим глазам! Человек не способен на такое! Я подошел к святилищу, отодвинул старые доски и заглянул внутрь. Но внутри никого не было. Я даже не знаю, что и думать'.
Хозяин слушал в изумлении. Затем он направился к святилищу, чтобы самому во всем разобраться. Он открыл дверь, проник внутрь и обшарил весь зал от пола до потолка. Не заметив ничего странного, он уже собирался уходить, как его взгляд привлекла одна вещь. 'Странно, - подумал он, - на плечах мирно стоящей в углу статуи бодхи-саттвы Юдзо висит тот же самый монашеский воротник, который я сам несколько часов назад видел на молодом послушнике (21). Здесь какая-то ужасная тайна'.
Когда Мусо узнал о случившемся, он поспешил к святилищу. Взглянув на статую бодхисаттвы, он тут же почтительно сложил свои ладони. С глазами, полными слез, он кинулся на пол и припал к земле в глубоком поклоне. Столпившиеся у входа крестьяне также разрыдались и, последовав примеру Мусо, распростерлись в благоговении на земле. Эта сцена навеки запечатлелась в сердцах всех присутствующих.
Когда Мусо смог, наконец, справиться со слезами, он воскликнул: 'Невозможно поверить в случившееся! Это же мой старый воротник! Много лет я носил его, а сегодня утром отдал молодому монаху в награду за его помощь. Посмотрите на лицо бодхисаттвы! Ведь это же точная копия его лица - нет ни одного отличия!
Сколь же недостойно я вел себя! Я не мог даже помыслить о том, что это бодхисаттва Юдзо. Но и теперь, узнав его, я не могу принести большую благодарность, чем простой поклон. Все это лето я заставлял его работать. Ужасно, но я не ведал, что это работает сам Будда'.
Волна радости прокатилась по деревне. 'Это был сам бодхистаттва! - кричали удивленные и восхищенные крестьяне. - Молодой монах, которого мы видели этим летом и который последовал за наставником, в действительности был бодхисаттвой'.
Святилище стало наполняться людьми всех сословий - старыми и молодыми, мужчинами и женщинами, священнослужителями и мирянами, которые стекались со всей области. Многие проходили более пять ри. Поток паломников не прерывался в течении восьми-девяти дней. Все приходящие спешили засвидетельствовать свое почтение и безграничную преданность наставнику страны Мусо. Со слов тех самых жителей деревни эта история передается из уст в уста в течение нескольких поколений'.
Когда Тарумару закончил свой рассказ, монахи стряхнули слезы с рукавов и стали бормотать: 'Сколь прекрасна эта история. Сколь она прекрасна'.
Я же думал иначе: 'То, чем были удивлены и поражены старые крестьяне, и то, чему приходили поклоняться паломники, совершенно меня не трогает. Самое ценное во всем этом - это глубокая вера и стойкость Мусо. Я завидую столь чистой и неколебимой преданности Пути. Я хочу последовать его примеру, отыскать чистое, священное место, тихое и удаленное, куда не смог бы никто проникнуть. Конечно, мне не удастся ограничиться двумя кусками сухого плода. Однако я мог бы варить себе кашу из одной только горсти риса и, проведя таким образом все лето, выяснить, сколь сильна моя преданность Пути на самом деле'.
Одинокое пристанище
Я дождался конца лета и в личной беседе испросил у настоятеля разрешения уйти. Я устремился вперед, не ставя перед собой какой-либо определенной цели, направляясь в сторону горы Кокэй (22). Через дикие, удаленные ото всякого человеческого жилья болотистые земли я одиноко брел, чуть слышно постанывая под бременем своих несчастий. Самым ужасным было то, что в дороге у меня не было товарища, с которым я мог бы говорить. До станции Ота (23) я добрался в таком тяжком и расстроенном состоянии, в каком никогда еще раньше не был. Слева от дороги на небольшом от нее расстоянии я заметил храм. Он казался тем чистым и священным местом, которое я давно искал. Поскольку уже близился вечер, я решил попросить немного чаю. Я направил свои стопы к воротам храма и, сняв свою шляпу из осоки, вошел внутрь.
'Дайте мне, пожалуйста, чая', - попросил я.
Ко мне вышел житель этого места (Мансакудзи), которым оказался мой давний друг Тин Сюсо (24). Я не встречался с ним уже много лет. Эта неожиданная встреча обрадовала нас обоих: мы обняли друг друга,
