уже начало холодать, и Коле очень захотелось не на Кубань, а сначала на юг, туда где тепло: в Ташкент или еще южней, в какую-нибудь жаркую пустыню — зиму пересидеть. И тут его долгий фарт закончился, и его поймали. Где — он и сам точно сказать не мог. На какой-то станции, когда он спускался с чердака случайного дома, где ночевал.
Долго разбирались, проверяли его показания. А он и не скрывал ничего, рассказал как было (только про планы мести не стал распространяться). Следователи то смеялись над его историей, то бить его принимались. Но Коля на все старания следователей уличить его в диверсионной деятельности реагировал тупо: он до того уже измотался в бегах, до того изголодался, что даже уже и о шахте мечтал, о каком-нибудь бараке, где можно выспаться, где жрачку дают… Убедившись, что выколотить интересных, исторически- значимых признаний из этого тощего придурка, не знающего в какой стороне Кубань находится, не удастся, Колю как следует отмолотили на посошок и вернули на шахту. Только не на старую почему-то, а на другую, затерянную в Мариинской тайге. «На повышение пойдешь, — смеялись его дознаватели, — по золотому делу на этот раз тебя пристроим». Так Хренов Николай попал на золотой прииск «Первомайский». Тут был далеко не курорт Пицунда, но золото добывалось россыпное, промывное, под синим небом, ну и под серым, и под черным, и под мокрым, и под снежным, конечно же, но все это было уже не так важно: главное — под небом, а не в ядовитых подземных норах! Со временем Николай обжился, присмотрелся, освоился, усвоил основные правила жизни и смерти, и приспособился выживать. Природное крепкое здоровье и молодость были его помощниками, его двигателями. Кроме того, он уже тогда приучился помалкивать, в конфликты не встревал, но и головой в парашу себя совать не давал: нашел свой стиль поведения на зоне, короче. Работал он хорошо, но в передовики не рвался; быстро усвоил коренную истину — быть всегда в середине и не выходить на край. Со временем мысли о побеге, однако, вернулись. Осилить пятнадцать лет рудниковой каторги — а именно столько нахлобучили Николаю с учетом побега — считалось здесь нереальным: во всяком случае, ни одного подобного случая по лагерю зафиксировано еще не было. Мысль о кубанской мести, с другой стороны, точила Николая все сильней — пропорционально переносимым в лагере страданиям: кто-то ведь должен был за все эти страдания ответить?… Мечта о мести постепенно переросла в программу жизни. Из ночи в ночь снились Коле в бесчисленных вариантах сцены расправы над гадом. Но чтобы отомстить нужно было бежать. Бежать нужно было обязательно: каждый день жизни на руднике снижал шансы на выживание. И Николай превратился в глаза и уши. Глаз его стал остер, и уши слышали все. Наконец, он узнал кое-что интересное на нужную ему тему. Оказывается: уходят люди время от времени из этого лагеря, уходят… Имелась, как выяснилось, одна интересная возможность побега из этого лагеря, с этого рудника. Причем не так, как он сбежал в первый раз — случайно и глупо, а по четкой системе, после тщательной подготовки. Но то была целая система, очень сложная и опасная, за ней стояла организация, о которой говорить запрещалось, о которой боялись говорить даже намеками. Но вода, что называется, камень точит. Слово тут, слово там: постепенно складывалась приблизительная картина, схема этой системы. Самое главное — в систему эту надо было еще попасть, да не в лоб, а по приглашению; нужно было, ни в коем случае не выпячиваясь, заслужить доверие ее организаторов — матерых уголовных авторитетов. Это была очень хитрая система, очень тонкая и очень опасная, но если попасть в нее, то появлялся реальный шанс оказаться на свободе с документами и деньгами: пусть под чужим именем, но какая разница: с собственным именем беглецу на свободе все равно не жить: поймают или убьют. Такого рода беглецы назывались в лагере курьерами. Про благополучно отбывших курьеров говорилось только шепотом и в высшей степени доверительно. Наученный опытом, Коля засвечиваться с нетерпеливыми вопросами не торопился, а лишь присматривался, прислушивался, наблюдал, осторожно вынюхивал — что к чему и как действует. Через пару лет Николай уже хорошо представлял себе, по какой схеме уходят из лагеря курьеры.
Схема работала так: в составе охраны лагеря орудовала шайка, ворующая золото. Но сама эта шайка вывезти ворованное за пределы лагеря не могла, потому что над охраной внутренней существовала еще охрана внешняя, подчиняющаяся другому ведомству, перекрывающая все выходы, неподкупная и шмонающая так, что ни одна вошь с позолоченными лапками не могла бы проползти через единственное КПП, не засветившись на высшую меру. Проверка была настолько строгая, что пересечь границы рудника, не показав всего припасенного под языком и в прямой кишке не мог ни один полковник, не говоря уже о зеках. Таковы были правила.
Со временем Николай установил следующее: золото воруют не все «внутряки», а некая рисковая шайка, готовая ради золота и будущего процветания поставить жизнь на кон. С шайкой этой сотрудничали прикормленные урки, блатные, которые сыто ели, мягко спали и держали порядок на зоне. Порядок воровской, само собой разумеется. Самим уголовничкам офицеры охраны выносить золото с рудника не доверяли: урка есть урка. Поэтому урки были, опять же, лишь промежуточным звеном: в их задачу входило находить среди зеков «праведников»: то есть порядочных людей из числа бывших крестьян, военных или интеллигенции, уважающих заповедь «не укради» и сильно мотивированных — в силу разных причин — на побег из лагеря. Из таких вот «праведников» и готовились курьеры, которым, после разного рода проверок «на вшивость» устраивался побег, в том числе с привлечением внутренней охраны. Курьеры должны были затем, покинув рудник, на свой страх и риск пробраться по тайге, явиться по определенному адресу и сдать золото определенному человеку. После чего «курьеры» получали от этого человека «чистые ксивы», цивильную одежду и билет на поезд (это входило в «контракт»), и могли начинать новую жизнь. Ради этого рисковать готовы были многие, и много курьеров поэтому уже ушло таким путем из лагеря. Курьеры уходили и не возвращались, и не было ни погонь, ни последующих следствий и репрессий для остальных. А это значит: схема работала. Гарантией ее срабатывания считался именно тот факт, что за беглецами не бывало погони: ведь в соответствии со схемой, из лагеря бежали уже «покойники», «мертвые души»: списанные по документам, якобы умершие и уже похороненные зеки.
Чтобы попасть в курьеры, недостаточно было пойти к блатным и сказать: «Пошлите меня, уважаемые, я честный, все донесу зернышко к зернышку!». Урки выбирали «курьеров» сами, потому что отвечали за них потом головой: не явится «курьер» по адресу — не жить и блатному: правила были жесткие. Поэтому готовились «курьеры» в побег и экипировались как в полярную экспедицию: с теплой одеждой, консервами, спичками, компасом и ножом; перед побегом «курьеров» даже откармливали по возможности, чтобы сильный были. Так про них говорили, во всяком случае. Живых свидетелей, чтобы подтвердить или опровергнуть все это в лагере не было, как не бывает свидетелей, вернувшихся с того света.
Осмотревшись и поняв как эта схема функционирует, задумал и Николай попасть в курьеры, и все свое поведение стал выстраивать так, чтобы в нем заприметили «праведника» и упорного вола, враждебного режиму, в одном лице. Нужно было ждать. Ждать, но и готовить почву, рыть подкоп со своего конца: контактировать с уголовниками, но не воровать для них золото ни в коем случае, оставаясь «честным» в их глазах, держаться независимо, но не вызывающе, не лезть в «шестерки», но и найти при этом правильные блатные уши, которым доверить свою историю, свою жгучую жажду мести, свое желание уйти отсюда. Доверить не перегибая, но и достаточно убедительно, чтобы дошла эта история по назначению и запомнилась тому кто решает: ага, есть такой Коля Хрен, крепкий, честный мужик, которому свобода нужна как воздух, который чужого не берет, но и свое не отдаст, который урок не боится, но и морду не воротит, уважает: подходящий курьер.
И Николай ждал. Шанс мог быть только один, и его требовалось дождаться. Дождаться или сдохнуть. Третьего было здесь не дано.
И тут прибыла партия новых зеков, среди которых был Вальтер Бауэр. В силу ротации живой силы, которая происходит в каждом бараке постоянно, Вальтер оказался на соседних Николаю нарах. В скором времени Николай взял над Вальтером покровительство. Николаю очень понравился этот вежливый немецкий пацанчик, растерянный и несчастный, но все равно постоянно встопорщенный, как воробышек, в защиту справедливости в целом и собственного достоинства в частности. Он все еще, даже здесь уже, на руднике, на зоне стремился доказать каждому — от конвоиров до уголовников — что его привезли сюда по ошибке. Однако, на зоне собственного достоинства не бывает, люди с достоинством тут долго не живут. На зоне вообще редко живут долго, но люди с достоинством погибают первыми. Вальтер говорил по-русски со смешным акцентом и постоянно кидался в защиту правды, которой в ГУЛАГе нет и быть не может по
