В бушующем телесном дневнике. Две раковины – звуки для улиток. А щели глаз – рожают… Вот пойми. Страница черной плотью слов облита. Из выступов и углублений мир. А тот чудак, кто всё собой наполнил, Кто штопором змеи вино открыл, – Он спрятался за клавишами молний… И в копны солнц – голодные миры.
254
Крылом теплейшим вас, страницы, В навозе зорь я распекал. Змеею вылезла, лоснится, Из скорлупы пера строка. Куда ползет, кого затронет Двойного слова язычок? Не на мои ли же ладони Сладчайшим ядом истечет? Венки угасших вакханалий На челюсть Колизея – Рим… Из лунного ребра, слыхали, – Мы новых женщин сотворим. Где вы, любители где наши, Актеры сцен, без стен и кровель? Слыхали, – звезды персонажи, А ветер – вечный Мефистофель…
255
Уж год седьмой кипит планета От Ленинских огнистых глаз. И кровь стекло разбила света, Златою ртутью пролилась. И звездных шариков на небе Живые лужицы дрожат. Какой волшебный жуткий жребий – Быть алым лезвием ножа. И перекусывать железом, И жаром сказки пережечь, И в смех над собственным порезом Чело поднять, как знамя плеч.
256
Трубит закат в луну баранью, Трубит в священный желтый рог, Родятся звезды, режут гранью, И сам от звезд я весь продрог. Трубит закат, и побагровел Он весь от силы золотой. И по моей зажженной крови Клубится ярость силы той. Трубит закат. Он день зарезал, Заклал, как белого козла. Был нож жреца не из железа, То песнь моя, как нож, была.
