А отец смотрел на неё мутными глазами, лёжа в трусах на диване, и отвечал: «Я устал».
Тогда в глазах у матери вспыхивали красные огоньки. «Устал? Ну, попозже ночью ты уже не так чувствуешь усталость, уж я-то знаю».
«Сучка».
Теперь, когда отца с нами не было, мать сама работала и тоже возвращалась домой уставшая. Мы в основном питались макаронами с сыром. Макароны с сыром и мясным хлебцем. Я часто задумывался, вспоминает ли мать отца, думает ли о том, как он уставал, и что она чувствует теперь сама.
На пятый день уже стемнело, а робот всё не возвращался. Я успел проголодаться и начинал беспокоиться, как обычно беспокоилась мать, когда отец позже обычного приходил домой с работы — на автостраде 113-1 часто бывали пробки. Может, сходить в космопорт и посмотреть, что там такое? А если робота там нет? А если начнётся дождь?
Но тут открылась дверь, и появился робот. Он шёл медленнее обычного.
— Извини, я задержался. Сейчас приготовлю тебе ужин.
Я прошёл вслед за ним на кухню; он нажал на голубую кнопку над жёлобом — так обычно он начинал процесс приготовления мяса и молока для меня, — но сегодня он казался очень уставшим.
— С тобой всё в порядке?
Он выложил мясо на тарелку и произнёс:
— Непросто овладеть этой органической формой. Мне понадобилось ещё усовершенствовать себя с физиологической точки зрения. — Тут он вытащил из жёлоба вторую тарелку с дымящимся куском мяса, точно такую же, как первая, а потом и две кружки прохладного желтоватого молока. — Теперь есть будем вместе.
Мы устроились на полу в гостиной. Первым начал есть я. Робот рукой взял кусок мяса и долго крутил его, словно был озадачен.
«Кусок меня», — подумал я и спросил:
— Что-то не так?
Робот взглянул на меня и ответил:
— У меня есть некоторые предрассудки: не могу есть то, что выглядит как кусок живого существа.
— Оно же синтетическое.
— Когда я был настоящим роботом, я это знал. Но органическому процессору с этим труднее справиться.
— Слушай, если даже я спокойно поедаю свою плоть, то почему это волнует тебя?
— Верно. — Робот сунул кусок мяса Уолли в рот и принялся жевать. Я даже мурашками покрылся.
После мяса было мороженое, теперь оно уже стало намного слаще и даже походило на то самое, ванильное, о котором я так мечтал. Робот попробовал его и сказал:
— Вот это нормально. Может, в следующий раз мне удастся его усовершенствовать, ведь теперь я понимаю, каким оно должно быть.
Но он почти ничего не съел и поставил тарелку на пол.
Я протянул руку и спросил, так и не дотронувшись до его руки:
— Скажи, в чём дело.
Казалось, он вздохнул.
— Так много всего, Уолли.
Внутри у меня похолодело.
— Например?
— Я не знаю, как доставить тебя домой.
— Ага.
— И ещё я не могу понять, что произошло с цивилизацией моей планеты. Не знаю, куда они все подевались. И почему, тоже не знаю. — Он пододвинул ко мне вторую тарелку с мороженым: — Съешь.
— Хорошо.
Спустя какое-то время я спросил:
— Ты хоть знаешь, где мы находимся?
— Да. В моей галактике. В моём мире.
— Земля тоже в этой галактике?
— Думаю, что нет, Уолли.
— Ага.
Я доел мороженое. Робот убрал посуду. Двигался он, правда, очень медленно. Когда он вернулся, я уже встряхивал одеяло и устраивался на ночлег. Мне так хотелось, чтобы у меня была хоть какая-нибудь книга. Боже мой, я был согласен даже на «Зелёные дворцы»[11] или на «Лорда Джима»[12]. И даже на «Алый знак доблести»[13].
Робот остановился и посмотрел на меня; руки безжизненно болтались у него по бокам. Это не просто усталость. Я отбросил одеяло и позвал его прилечь рядом.
— Давай. Раз тебе теперь нужно есть, то, наверное, нужно и спать.
Он свернулся рядом со мной под одеялом. Вскоре стало тепло, а потом я, видимо, заснул.
Я проснулся, но глаза у меня ещё были закрыты, и я плохо помнил, что видел во сне. Что-то из реальной жизни; скорее всего, что-то хорошее, иначе бы я точно помнил. А сейчас в груди какое-то тёплое чувство, даже если спать в обнимку с подушкой, так тепло не будет. Ну и, конечно, эрекция, — правда, тут что-то не совсем как обычно.
О боже, я обнимаю робота.
Я попытался высвободить руку, спокойно, без паники. Интересно, что так щекочет кончик носа.
С трудом открыл глаза. Прямо перед моим лицом чья-то шея. Худощавая, с белой кожей, в обрамлении курчавых светлых волос. Длинные светлые волосы, заплетённые в длинные косы, которые аккуратно уложены вокруг головы…
Наверное, все мышцы у меня напряглись, как при хорошем столбняке. Я глубоко вздохнул, воздух так быстро проскочил по напряжённой гортани, что из горла вырвался странный вскрик. Я мгновенно откатился в сторону, поднялся на руки и колени. Одеяло висело у меня на спине, а я так и стоял на четвереньках, выпучив глаза, и сердце бешено колотилось в груди.
Рядом со мной под одеялом, оказывается, лежала нагая девочка. Она повернулась лицом вверх, подняла голову, посмотрела на меня своими голубыми глазами и сказала уставшим и смущённым голосом: «Уолли…»
У меня изо рта опять вырвался странный звук — точно та кой же, какой испускает ошеломлённый Джеки Глисон в каждой новой серии «Новобрачных», что-то вроде «хаммминахуммина…».
Девочка медленно села, скрестив ноги, и повернулась ко мне. Глаза её прояснились, как всегда бывает, когда человек медленно пробуждается от сна. Бледная гладкая кожа, маленькие розовые соски на гладкой, ровной груди, курносый нос с россыпью веснушек, огромные, огромные голубые глаза и никакой одежды, кроме шпилек цвета латуни в волосах.
— Доброе утро, Уолли!
Я плюхнулся на пол. Проглотил комок в горле. По крайней мере попробовал.
— Трейси?
Девочка наклонила голову набок, улыбнулась, и вся комната наполнилась солнечным светом.
— Наверное, так, Уолли. Я та девочка, которая снилась тебе в снах.
— Мои… сны.
Странно. Обычно, когда во рту пересыхает, то пересыхает сразу, и человек замечает это уже потом, а мне сейчас казалось, что язык впитывает слюну, как сухая губка, — медленно и постепенно.
Девочка сказала:
— Да, Уолли.
Как же назывался тот рассказ? Кажется, Сильверберга. Точно помню на обложке цифру семь — седьмая подборка лучшего либо из «Гэлакси», либо из «НФ и фэнтези». Там ещё телепат видит мысли
