— Меня сложно убить, ваша светлость, — синие и голубые глаза на мгновение скрестились — как шпаги.
— Да, я наслышан, — ухмыльнулся Гиз. «Но все же, месье Корнель, — как услышите звон колоколов на церкви Сен-Жермен-л’Оксеруа — лучше не суйтесь, куда вас не звали, хорошо?»
Петя коротко поклонился и вышел.
— Швейцарские гвардейцы получили список с именами тех, с кем надо покончить в первую очередь, — герцог Анжуйский рассматривал свои ногти. «Когда мы все это закончим, я сначала приму ванну, а потом буду долго спать — с тех пор, как в Париж понаехала эта шваль, тут стало нечем дышать».
— Колиньи, — коротко сказал Гиз, глядя в карие глаза брата короля. «С ним я сам разберусь — я должен отомстить за своего отца. Я уверен, что это адмирал организовал его убийство».
Генрих Анжуйский помолчал, покусывая губы. «Со времени покушения на его жизнь он не встает с постели. Говорят, хотя рана и неопасная, но он не рискует».
Герцог Гиз выругался. «В следующий раз, Анри, когда захочешь кого-то убить — предупреди меня. Я бы нашел тебе лучше арбалетчика, чем этот дурак Моревель, хоть он и у меня на жаловании. Быть на таком близком расстоянии, и попасть только в руку!»
— Он бы попал куда надо, если бы не этот проклятый Гийом, — из-за него и так к адмиралу было не подобраться, он никому, кроме себя, не доверяет. А когда Моревель стрелял, Гийом оттолкнул Колиньи.
— Надо было, чтобы эта сволочь сгнила в тюрьме, — зло сказал Гиз. «Какого черта твой брат его выпустил?»
— Колиньи за него попросил, — устало ответил Генрих Анжуйский.
Гиз внезапно улыбнулся. «Ну, так с Гийома и начнем, все равно адмирал лежит, с ним будет проще расправиться».
— Анри, — внезапно сказал герцог, — как ты думаешь, мой новый родственник — что с ним делать?
— Твой новый родственник, чтобы спасти свою шкуру, перейдет обратно в католицизм раньше, чем ты успеешь моргнуть глазом, — зло ответил Гиз.
— Так что не надейся — от него ваша семья еще долго не избавится. Я, кстати, написал Альбе о том, что, когда все это закончится — нам надо создать лигу верующих, чтобы раз и навсегда освободить и Францию, и Нижние Земли от протестантской ереси.
— Вряд ли мой брат тебя поддержит, — вскинул глаза герцог Анжуйский. «Он и сейчас-то заперся в своих комнатах и велел позвать его только тогда, когда все закончится».
Гиз наклонился к самому уху герцога и тихо сказал: «Поэтому нам и нужен другой король, ваше высочество».
Генрих Анжуйский только улыбнулся.
Он услышал колокола церкви Сен-Жермен Л’Оксеруа, когда было уже слишком поздно.
Возня с письмами всегда занимала много времени — хотя он за последний год набил в этом деле руку, но все надо было делать внимательно.
Шифровал он по памяти — в Париже, под крылом у английского посла Уолсингема можно было не беспокоиться за безопасность переписки, — отсюда все пересылалось домой с дипломатической почтой. Закончив, он загасил свечу, и быстро выскользнул в темный, тихий двор Лувра.
Быстро идя на место встречи, он вдруг приостановился и замер — звук этого колокола, «Мари», как его называли парижане, — низкий, утробный, — было ни с чем не спутать.
— Черт, — сказал он тихо и замер — на одно мгновение. Ему вдруг стало отвратительно его бессилие.
— Ты ничего не можешь делать, — сказал тогда ему Джон. Они сидели на берегу Темзы, и смотрели на мирно плывущих лебедей. «Ты не имеешь права кого-то спасать, кого-то вытаскивать, кого-то жалеть».
— Даже если это свои люди? — он взглянул на разведчика.
— Даже если этой твой брат, — жестко ответил тот. «Только если я тебе приказываю вмешаться — ты вмешиваешься. Все остальное время ты возишь их почту, и завоевываешь их доверие.
И не забудь, — герцог Гиз далеко не дурак. Будь с ним особенно осторожен».
Агент Уолсингема ждал его в обычном месте неподалеку от посольства. Корнель передал зашифрованные копии писем и сказал: «За меня пусть не беспокоятся, я с охранной грамотой».
Человек кивнул и растворился в тьме жаркой августовской ночи. Петя постоял какое-то время, и потом, тряхнув головой, развернулся. «Ну и ладно, — пробормотал он. «Пусть потом хоть что со мной делают».
Он шел мимо горящих зданий, мимо умирающих на обочине людей, шел, спокойно положив пальцы на эфес шпаги. Звонили, переливались колокола церквей, кто-то тащил, надрываясь, сундуки с добром, и над всем этим бился отчаянный, безумный женский крик.
Пару раз его останавливали, и при свете факелов проверяли бумаги. Охранная грамота была уже основательно заляпана окровавленными пальцами, когда он подошел к дому Колиньи. Окно второго этажа было выбито настежь, на улице валялись обломки мебели.
Пахло свежей кровью и дымом. Он вдруг увидел обезглавленное, изломанное тело адмирала и заставил себя не закрывать глаза.
— Голову Гиз забрал с собой, — рядом с ним остановились двое, что-то жующие. «Говорят, покажет ее королю Наваррскому». Они рассмеялись и пошли дальше, не обращая на него внимания. Корнель вынул шпагу из ножен и зашел в дом.
— Merde! — выругался он и оглянулся вокруг. Ничего, кроме занавески, рядом не было, но сейчас надо было остановить кровь, и как можно быстрее. Он потянулся, и, проклиная свой маленький рост, попытался сорвать ее со стены.
— Я бы тебе помог, Пьер, — внезапно услышал он голос сзади, — но, боюсь, мне просто не встать.
— Заткнись, — сказал Корнель, наконец, подцепив занавеску шпагой. Затрещал разрываемый бархат. «Молчи, ради Бога, у тебя пять ран, и две из них — тяжелые. У тебя нога сломана. Ты хоть сейчас можешь помолчать?».
Он вывел из конюшни лошадь и сказал Гийому: «Прости, но до Лувра я тебя сам не дотащу.
Придется так».
Гиойм стиснул зубы и оперся на его плечо. «Первый раз езжу в седле со сломанной ногой», — пробормотал он.
Корнель увидел, как побледнел друг. «Надеюсь, — сказал Гийом, тяжело дыша, — мы не встретим по дороге какого-нибудь доброго католика, который знает меня в лицо. А то у меня даже шпаги нет — сломал о герцога Гиза».
— У меня есть, — угрюмо сказал Пьер. «Все, тронулись, а то мы так никуда не доедем».
— Ваше величество, — сказал он, глядя в ее темные, испуганные глаза. «Я прошу вас.
Помогите ему, пожалуйста. К вам не придут, а если он умрет — Франция лишится великого мореплавателя. Пусть он побудет здесь, в Лувре какое-то время».
Королева Наваррская, молча, отошла в сторону — из-за портьеры выступил невысокий, крепкий, смуглый юноша.
— Сир, — поклонился Корнель.
— Гийома я знаю. А вот вы кто такой? — король приставил к его груди кинжал.
Петя, не шевелясь, почти не дыша, спокойно ответил.
— Англичанин. Католик.
В огне свечи черные глаза Генриха Наваррского казались бездонными колодцами.
— Месье Корнель, или как вас там, — зло проговорил он, — ради чего английскому католику спасать
