— Что-что? — Дрейк даже не обернулся. «Строить плот».
— Как? — раздался изумленный голос.
— Руками, — ядовито ответил англичанин.
— Капитан, — спросили его, когда они уже перегружали золото с мулов, — мы же оставили половину сокровища с Гийомом. А если испанцы окажутся там раньше нас?
— Если испанцы окажутся там раньше нас, то погибнет мой друг, — зло ответил Дрейк.
— А если он скажет… — не отставали сзади.
— Не скажет, — Фрэнсис оттолкнул шестом тяжелый плот от берега.
Гийом вздохнул и заставил себя не думать о Маргарите. Вместо этого он представил себе карту побережья, которую чертил после похода на Ла-Плату, и стал методично вспоминать каждый залив и каждый мыс. Немного помогло.
Он услышал на тропинке какое-то шуршание и на всякий случай потянулся за пистолетом.
«Мало ли что, — подумал мужчина, опираясь на локоть, наводя оружие.
Маргарита посмотрела на потеки дождя, сползающие по окну. Деревья, уже почти потерявшие листья, мотались на сильном ветру.
— Ma petit poule! — прочитала она и почувствовала, как похолодели ее руки. «У нас все хорошо, рейд идет удачно. Не волнуйся, к концу лета я уже буду дома. Встретимся в Сен-Мало, хижина стоит на прежнем месте, и ждет нас. A toi, pour toujours».
— Как он умер? — спросила женщина.
Корнель помолчал, глядя на ее поднятые вверх, украшенные алмазной сеткой, золотистые волосы.
— Месье Корнель, — она все стояла у окна, — я вас прошу, не как королева, а как… — она не закончила.
Степан тогда выпил, и потянулся опять за бутылкой. «Я сам, понятно, этого не видел, но там, в Номбре де Диос, у меня надежные люди». Тонкие, сухие губы брата чуть дернулись.
«Фрэнсис опоздал. Он забрал сокровище, но Гийома там уже не было. А потом мне сказали.
Они так всегда с нами поступают — отрубленную голову накалывают на пику, и ставят посреди городской площади. Чтобы неповадно было».
— Спасибо, — еле слышно сказала она. Пьер увидел, как чуть дернулась красивая, склоненная шея — будто от удара.
— Ваше величество, — он поклонился, и тихо, осторожно закрыл за собой дверь.
Только тогда она смогла заплакать.
Пролог
Краков, апрель 1574 года
На первом этаже Суконных рядов гомонила толпа. Там, внизу, была розница — лавки с чем угодно, от пряностей до шелков и кружева.
Торговцы кричали наперебой, в узких проходах толкались съехавшиеся ко двору нового короля провинциальные паны, — оглядывающие испуганными глазами столичных пани, — бойкие девицы и дамы мерили перчатки, поднимая вверх нежные ручки, прикладывали к груди отрезы тканей, трещали веерами.
Наверху, на галерее, стояла тишина, ровно в Мариацком костеле, чьи красные башни поднимались, напротив, на другой стороне Рыночной площади. Здесь, в маленьких, душных комнатах, был опт — здесь обсуждались условия сделок и подписывались контракты, — на огромных листах бумаги, с тяжелыми, сургучными печатями.
Рука, унизанная перстнями, потянулась к центру стола и, пошевелив горстку гвоздики, взяла одну. Торговец обнюхал пряность со всех сторон и аккуратно положил на маленькие весы.
Сидевший напротив молодой мужчина только поднял брови и чуть улыбнулся.
— Некоторые, — наставительно сказал торговец, — не будем называть их имен, — обваливают гвоздику в муке, смешанной с пеплом. Чтобы была тяжелее.
— Некоторые, — ответил синеглазый мужчина, — продают стружку дерева, выдавая ее за мускатный орех. У меня за спиной триста лет репутации дома Клюге, пан Замойский, не стану я такими вещами заниматься.
— Вы, пан Крук, молоды еще, — Замойский помял толстыми пальцами гвоздику. «Она просушена на совесть».
— Да уж знаем, как пряности хранить, — усмехнулся второй купец.
Замойский потянулся за перцем. «Это из Нового Света, что ли?».
— Да, — ответил Крук, и тут же привстал: «Осторожней! Не надо его надкусывать!»
У пожилого мужчины на глазах выступили слезы. Молодой налил ему воды в серебряный бокал и сказал: «Лучше, конечно, молока, но уж что есть».
Замойский отдышался и выругался — витиевато. «Я смотрю, он посильней будет, чем индийский».
— Во много раз, — Крук рассмеялся. «Так что и меньше требуется».
— А это что? — Замойский покрутил в пальцах темно-коричневую горошину. «Что-то новое? — он взглянул на синеглазого мужчину.
— С Ямайки, — улыбнулся тот. «Понюхайте».
— Корица, мускатный орех, гвоздика, — все вместе — пробормотал поляк, вдохнув аромат.
«Хитро. И тоже, наверное, не так много нужно, не то, что обычного перца».
— Именно, — молодой торговец откинулся на спинку кресла.
— А что с обыкновенной корицей? — спросил Замойский. «Такая же?»
— Да, я уж не стал ее привозить. Поставщик португальский у меня не меняется, от него и мой имбирь. Сейчас будем, правда, потихоньку пробовать имбирь в Новом Свете выращивать, — сказал синеглазый.
— Были вы там, пан Крук? — Замойский все нюхал душистый перец. «Думаю, вот это у нас с руками оторвут».
— В Новом Свете? Был, пан Замойский, — мужчина отчего-то вздохнул.
— И как там? — взглянул на него поляк.
— Интересно, — чуть улыбнулся Крук, вспомнив горящие корабли, и прыгавших в море, умирающих людей.
— Пойдемте, покажу вам ваниль. Она в соседней комнате — аромат тонкий, незачем с тяжелыми пряностями ее хранить, — молодой купец поднялся.
— Значит, тогда из Данцига вы уже сами забираете, — молодой купец еще раз просмотрел контракт. «Слава Богу, в Северном море пиратов нет, можно везти спокойно».
— Слышал я, после битвы при Лепанто и Средиземное море безопасным стало? — Замойский размашисто подписался внизу листа и посыпал чернила песком.
Крук пожал плечами. «Конечно, берберов там не так много, как раньше было, но все равно — осторожность никогда не помешает. Я во Флоренции ткани покупаю, вы не поверите, какие высокие страховые тарифы устанавливают генуэзцы, — он тоже подписался, и поджег палочку сургуча.
Купцы поставили свои печати и обменялись контрактами.
— Ну, а теперь, пан Крук, — хлопнул его по плечу Замойский, — идемте, поужинаем. Сейчас поймете для чего нам все эти пряности.
— Очень вкусно, — синеглазый наполнил свой бокал. «И вино у вас хорошее, как я посмотрю».
— У нас теперь французский король, — расхохотался Замойский. «Говорят, когда он ехал в Краков, то за ним везли целый обоз с вином. Да и теперь, — поляк налил себе водки, — гонцы постоянно везут ему, то сыр, то еще что-нибудь. Не любит он нашу еду».
