спонтанному бродяжничеству. Автор документа называет их «сумасшедшими путешественниками или мигрантами» и относит к меланхоликам6.
Были врачи, считавшие фугу последствием повреждения мозга и относившие ее к нарушениям памяти. Лишь в случае Альберта Дадаса фуга впервые стала самостоятельным диагнозом, необычность которого сразу привлекла к себе внимание. Особый интерес вызвал тот факт, что под гипнозом врачи смогли оживить утраченные фрагменты памяти Альберта.
Его блуждания начались в 12 лет. Сначала они имели ограниченную форму: в первый раз брат нашел его в соседней деревне, похлопал по плечу, и Альберт словно пробудился от глубокого сна. Со временем путешествия удлиняются: однажды Альберт Дадас оказался на скамейке у Орлеанского вокзала в Париже, в 500 километрах от родного дома, в полном неведении, как он туда попал. Затем эпизоды бродяжничества повторялись, перемежаясь с работой, арестами, воинской службой (с которой он дезертировал), принудительным трудом. Побеги с последующей отсылкой домой определяли ритм его жизни. Каждый такой эпизод начинался с сильного беспокойства, нетерпения и глубокой подавленности. Головная боль. Дадас начинает пить очень много воды, будто заправляется перед дорогой, делает необходимые приготовления (одежда, деньги). В его памяти стирается прошлое, биографические данные, но это не мешает ему преодолевать большие расстояния — до Праги, Берлина, Константинополя, Москвы — и потом рассказывать, где он побывал, описывать прекрасные здания и памятники, красивые парки, площади и побережья. Он внимательный турист, запоминающий даже мельчайшие детали. Его память напоминает фотографическую пластину, на которой некоторые детали стерлись, зато остальные сохранились очень четко.
17 января 1886 года его помещают в госпиталь святого Андрея в Бордо и кладут в комнату № 12 на кровать № 39. Верный своим привычкам, он сбегает, но очень скоро опять попадает в ту же больницу. Именно там он плачет однажды июльским утром. Именно там его состояние начинают изучать и тщательно документировать7.
Одним из тех, кто занимался изучением фуги, был Шарко8. По вторникам он читал свои знаменитые публичные лекции, сопровождая их демонстрацией клинических случаев. Две из этих лекций (31 января 1888 и 12 февраля 1889) были посвящены фуге. В первой шла речь о 37-летнем мужчине, Мэне, который периодически терял память. В такие дни он бродил по Парижу, один раз целых восемь суток подряд.
Мэн с удовольствием отвечает на вопросы Шарко. Каждый эпизод начинается с интенсивной головной боли. Начальные события Мэн помнит очень точно: вот он идет по улице Амело, садится на трамвай с табличкой «Мадлен», выходит из трамвая у дома 178 на проспекте Вилье и т.д. Затем воспоминания становятся более смазанными — вроде бы проходил мимо Мон-Валерьен, может быть, перешел через Сену по мосту Сен-Клу — и вдруг очнулся в совершенно незнакомом месте. В действиях Мэна нет ни капли растерянности: он аккуратно минует перекрестки с оживленным движением, пользуется недавно появившимся общественным транспортом, покупает билеты. В одном месте он даже заказывает обед, хотя к нему не притрагивается, в другом — кофе (и вроде бы выпивает его). Он ходит с открытыми глазами. Ведет себя совершенно нормально. Стороннему наблюдателю и в голову не придет, что с этим мужчиной что-то не в порядке.
Шарко называл подобное состояние амбулаторным автоматизмом, «хождением неизвестно куда», сопровождающимся эпилептоподобными провалами сознания с частичным сохранением памяти (как будто все случилось во сне). Он предложил людям, страдающим таким заболеванием, всегда носить при себе медицинскую справку, чтобы полиция могла отличить их от бродяг и, найдя где-нибудь в состоянии обострения, помогла вернуться домой.
Французские врачи отметили любопытный феномен: уважаемые и достойные мужчины из рабочей элиты или низшего чиновничества — ремесленники, механики, приказчики в лавке, счетоводы — вдруг уходят из семьи и с работы и несколько дней или недель спустя обнаруживаются в каком-нибудь месте далеко от родного города. Чаще всего они едут в культурные центры — Вену, Прагу, Падую. Складывается впечатление, будто их путешествия тщательно спланированы. Когда беглеца отсылают домой, он тихо и смирно возвращается к семье и к работе. У некоторых людей таких эпизодов в течение жизни бывает несколько, у других — только один.
Где же проходит граница между допустимым и болезненным, когда речь идет о путешествиях? Нормы меняются и зависят от стабильности общества, царящих в нем законов и порядков, а также от классовой принадлежности и пола человека. Фугой всегда страдают мужчины. Женские путешествия такого рода, с одной стороны, более опасны, с другой, иначе расцениваются обществом. Побеги представительниц слабого пола считаются проявлением истерии и одновременно доказательством морального и нравственного падения. Даже среди тех, кто лечился от истерии у самого Шарко в его больнице Сальпетриер, были нередки случаи побегов, за каждым из которых стоит желание вырваться из женской тюрьмы, в прямом и переносном смысле этого слова. У Августины, любимой пациентки Шарко, бегство было центральной темой, к которой она возвращалась и в мечтах, и в реальности. Она убегала несколько раз в ночной рубашке и босиком в больничный сад, там переодевалась мужчиной и перелезала через стену в большой мир9. Побеги женщин считались случайными и неорганизованными действиями и противопоставлялись целеустремленным мужским путешествиям. Возможности у мужчин и у женщин тоже были разными. Мужчина мечтательного вида в запыленной, но приличной одежде и почти без денег мог несколько дней передвигаться по стране, не привлекая к себе внимания полиции, для женщины это было немыслимо.
Любопытно, что смятение в душе женщины на рубеже веков объяснялось другой формой психопатологического бегства от мира — раздвоением личности. Засвидетельствовано очень много случаев этого расстройства, причем семь из десяти больных — женщины. Большинство историй известно нам по рассказам врачей. Под гипнозом пациенты демонстрировали драматические переходы от добродетельного «Я» — к дикому. Один из наиболее ярких примеров — Салли Бьючемп, которой в 1906 году американский доктор Мортон Принсис посвятил 700 страниц документированных наблюдений. У Салли было много случаев «внутреннего» бегства от самой себя, но диагноз фуга ей не ставили. Таким образом, пока женщины, запертые в четырех стенах, разыгрывали перед врачом и гипнотизером отчаянную драму на несколько голосов, мужчины выходили «на большую дорогу»10.
В шведской психиатрии в первые десятилетия XX века тоже занимались изучением фуги, называя это явление инстинктом бродяжничества или дромоманией (от греч. dromos — дорога и mania — одержимость, страстное влечение). Психиатр Виктор Вигерт описывал фуги, продолжавшиеся сутками, неделями и даже месяцами. Поведение этих людей не поддавалось лечению, и «вскоре они опять отправлялись в путь». Вигерт видел в бегстве подсознательное стремление избавиться от чувства внутреннего дискомфорта или депрессии, а также от социальных или любых других ограничений11.
Военный психиатр Харальд Фрёдерстрём пытался выяснить причины и движущие силы, вызывающие это состояние у солдат12. Изучив различные случаи, он разделил дезертиров на два типа: те, кто скучает по дому, и бродяги. Первые пытаются воссоединиться со своими корнями, вторые хотят обрубить их.
Но в обоих случаях речь идет об аффективной реакции на «дискомфорт, связанный с восприятием конкретной ситуации». Из примеров видно, что ошибка в диагнозе может стать причиной самоубийства солдата или привести к повторению безнадежных попыток бегства.
По мнению Фрёдерстрёма, следует отличать такие случаи от бродяжничества цыган и разных асоциальных элементов, неспособных к оседлой жизни. Тот, кто страдает фугой, обязательно имеет дом и работу. Фрёдерстрём дает свое определение этого состояния: «Импульсивное и непреоборимое действие, выполненное, однако, с сохранением внешней координации и гармонии движений и сопровождаемое полной амнезией, которая распространяется на соответствующий отрезок времени». То есть бегство при сохранении контроля и полной потере памяти. И здесь возникает новая проблема: как отличить настоящую фугу от симуляции? Наличие скрытого эмоционального конфликта необходимо тщательно исследовать. В противном случае фуга станет удобным объяснением любого дезертирства: солдат может оставить часть, болтаться где-то некоторое время, потом сказать, что ничего не помнит, и получить «оправдательный» диагноз.
Последнее замечание свидетельствует о силе, которую имеет диагноз. Говорят, что Альберт Дадас со
