временем начал планировать побеги, уверенный в том, что благодаря своей известности всегда сможет добраться до дома. Он стал моделью для диагноза, сразу получившего широкое распространение. Хакинг утверждал, будто именно благодаря признанию в медицине и шумихе в газетах данное явление приняло размеры эпидемии.
Сказанное, однако, не означает, что беглецы хитрили. Эти люди покидали дом в состоянии умственного помутнения и лишь благодаря диагнозу были избавлены от социальной кары и ответственности за это действие13. Бегство освобождало их, но, желая о нем забыть, они вытесняли его из памяти. Любопытно, что в 1930-е годы большинство пациентов-мужчин, имеющих вполне стабильное социальное положение, признавались, что, чувствуя потребность убежать из дому, не пытались ей сопротивляться или как-то ее объяснять14.
Однако с научной точки зрения диагноз «фуга» был недостаточно изучен. Никто не знал, чем объясняются его гендерные и классовые особенности. После 1900 года этот диагноз распался на несколько форм: меланхолическую, истерическую, импульсивную, дромоманическую (у дезертиров) и еще одну, связанную с раздвоением личности. Вместо самостоятельного диагноза он превратился в симптом, сопровождающий другие заболевания, порой достаточно специфические: эротоманию, клаустрофобию, ликантропию (больной считает себя волком) и антропофобию (боязнь людей). Кстати, все они — древние варианты меланхолии. При появлении новых диагнозов, таких как dementia ргаесох (шизофрения) и психоз, фугу присоединили к ним. Система классификации была разрушена и создавалась заново. Сегодня фуга классифицируется как психическое заболевание или нарушение поведения и относится к группе диссоциативных расстройств15.
Надо признаться, что бегство само по себе очень соблазнительно: с ним связана надежда на освобождение, миф о независимости, уход от кризисной или стрессовой ситуации, возможность стать другим человеком. Потеря памяти тоже несет с собой избавление, как в фильме Аки Каурисмяки «Человек без прошлого» (2002).
Рассказы о людях, пораженных фугой, были своего рода страшилками для европейцев в начале XX века. Беглецы провоцировали общество, рождая в душах остальных граждан мечты о бегстве. К тому же они, как нарочно, выбирали для своих путешествий самые романтичные места. Газеты в подробностях описывали эти случаи. В центре внимания прессы был не только Альберт Дадас, но и другой мужчина, который, лишившись памяти, добрался от
Праги до Триеста в обществе слуги и попугая, а потом в забытьи за восемь дней проделал путь до Марселя.
Вряд ли, однако, таких людей было много. Почему же в обществе говорили об эпидемии? Явно, что проблема не ограничивалась необходимостью вернуть домой нескольких потерявших память мужчин.
В связи с темой фуги актуализируются два социальных феномена, обсуждавшихся в то время в обществе: новорожденный туризм и угроза бродяжничества. Первый был средством отдыха и получения новых впечатлений, второй пугал своей асоциальностью. Между этими двумя полюсами колебались обычные граждане, отношение которых к ситуации в обществе было двойственным: с одной стороны, они стремились жить по его законам в соответствии с требованиями рациональности и эффективности, с другой — хотели освободиться от этих требований и уезжали в другие страны к другим культурам. Для амбициозных личностей бегство могло происходить только на определенных условиях. Оно символизировало свободу, но свободу, при которой сохраняется все, что у человека есть, и нет риска социальной деградации. Возвращение домой к привычному порядку воспринималось как логический конец бегства.
Путешествия имели экзистенциальный смысл: они символизировали освобождение и вдохновение, выход из «темницы», преодоление меланхолии, тоски и пустоты. В действительности, доктора понимали, что путешествия очень полезны. Новые впечатления (перемены) считались хорошим лекарством от беспокойства, страхов и депрессии. Благодаря отъезду можно было решить назревшие проблемы, избежать скандала, банкротства, вылечить страсть, болезнь, скрыть беременность и неподобающие любовные отношения. Отправляя в путешествие неудобного или психически больного родственника, высокопоставленные семьи пытались залатать трещины в безукоризненном семейном фасаде. Психиатры относились к этой тактике замалчивания проблем очень по-разному16.
«Фуга» обострила существовавшие противоречия. Бегство было радикальным выходом из дискомфортной ситуации. Убежать, вырваться, оставить все в прошлом, у стремиться куда-то — значило проявить не только волю к свободе и независимости, но и способность к бунту против душного и замкнутого существования. Художественная литература дает множество тому примеров. «Уезжаю!» — и этим все сказано. Среди персонажей много женщин: начиная с госпожи Бовари и ее несостоявшегося путешествия и заканчивая неукротимой Норой из «Кукольного дома»*. Для поколения писателей, родившихся после Первой мировой войны (Джек Керуак и др.), тема бегства становится культовой.
Феномен фуги превратился в классовую проблему. По мере того как знать и буржуазия все активнее путешествовали и развлекались, среди рабочих и низкооплачиваемых служащих увеличивалось количество «беглецов». Задавленные работой и убогими бытовыми условиями, эти люди мечтали о продвижении по социальной лестнице. Медицинские эксперты истолковывали их «побеги» как своего рода компенсацию. «У приказчика, живущего в крошечном замкнутом мирке, инстинкт бродяжничества служит проявлением природной тяги к свободе»17.
Однако рано или поздно «беглецы» попадали в руки полиции или врачей. Иногда это шло им на пользу. Соответствующий диагноз избавлял от наказания не только дезертиров, но и других пациентов, которых иначе могли заподозрить в неблагонадежности и поставить на одну ступеньку с цыганами, бродягами и кло-шарами. Когда шведские врачи ставили диагноз «вагабондизм» отпрыскам знатных семей, которые, пренебрегая буржуазными условностями, не хотели делать карьеру, и те и другие (то есть и врачи, и пациенты) шли на определенный риск. В обществе вплоть до середины XX века был очень силен страх перед импульсивными отъездами (хотя после двух мировых войн Европа сильно изменилась) и склонность к бродяжничеству являлась так называемым социальным основанием для стерилизации в соответствии с законами, существовавшими в то время в Швеции. Добропорядочному гражданину следовало быть работящим, ответственным и оседлым.
Путешествие — не просто туристическая поездка, а Путешествие как мечта о свободе и возможность бегства — стало центральным символом современной культуры. Хотя в реальности границы между свободными и навязанными действиями оказались очень расплывчаты. Одержимость путешествиями превратилась в навязчивое состояние. Подруга Альфреда Нобеля Софи Хесс без устали переезжает с курорта на курорт, и не она одна, среди людей ее круга переезды приобрели невиданный размах и превратились в культурный синдром. Бесконечные поездки Макса Вебера больше напоминают бегство.
«Беглецы» были одновременно неординарными и асоциальными персонажами, олицетворявшими мечту о разрыве с обществом — без компромисса, без воспоминаний. Такие случаи происходили в разные времена и всегда привлекали к себе пристальный интерес средств массовой информации. Один из последних примеров — «пианист», найденный апрельской ночью 2005 года в английском городе Ширнесс, графство Кент, или «человек на плоту», которого вытащили из воды в Северном море, — личности обоих путников неизвестны, сами о себе они ничего не помнят.
Как звали «пианиста» — Альберт Дадас или Каспар Хаузер*? Его темный костюм и белая рубашка (вся одежда со споротыми этикетками) свидетельствовали о достаточно высоком социальном статусе. Он не говорил ни слова, но, оказавшись в психиатрической клинике, нарисовал на листке рояль и, когда его подвели к пианино, начал играть без нот и играл несколько часов подряд.
«Полиция всего мира пытается установить личность мужчины, но пока безуспешно. Его пальцы бегают по клавишам, глаза закрыты, почти зажмурены, кажется, он прислушивается к чему-то внутри себя, к тому, что он потерял и хочет найти... Прошло уже четыре месяца с той ночи 8 апреля, когда два полицейских нашли его на пляже возле города Ширнесс. Он был одет в добротный темный, насквозь промокший от соленой воды костюм и белую рубашку, находился в состоянии транса и не говорил ни слова»18.
Судя по всему, мужчина потерял память. Откуда он взялся? На карте, которую ему дали, он выбрал
