печаль.
— Кого ты так называешь, отец?
— Раба, достигшего полной власти над другими рабами силою ума своего.
— Не слышал я о рабах-мудрецах, — проворчал поддюжник. — Зря ты не послушал меня…
— А что говорил император про обров? — вдруг спросил отец.
— Про обров? — задумался исполин, вспоминая. — Просил за них. Мол, жаль единоверцев. Если бы твой отец-государь позволил им уйти из полунощной стороны на полуденные земли, не причинив вреда, перестали бы они грабить и убивать арваров. И я бы, мол, не стал заслонять торговые пути кораблями и воевать варваров.
— А сам как думаешь? Правду он говорил? Неужто бы никогда не пошел более к Варяжскому морю?
— Символами своей веры клялся…
— И пленник твой тоже ратовал за обров? Космомысл пожал плечами.
— Только расспрашивал, откуда они, да как воюем с ними. Дескать, тоже единоверцы.
Сувор велел пленнику показать ладони, однако тот остался безучастным — вероятно, не понимал языка.
— А как ты говорил с ним? — спросил у Космомысла государь. — Он не знает арварского.
— Он владеет многими наречиями, но не желает говорить на языке варваров. — пояснил исполин. — Я говорил с ним на ромейском.
— Добро… Но кощеи обыкновенно бреют бороду, чтоб выделяться среди прочих рабов.
— Он просил бритву.
— Почему ты не дал?
— На наших кораблях не нашлось бритвы, а бриться варяжским засапожником он не умеет.
— Но мог бы дать одежду.
— Кощей презирает нашу одежду и пищу. Говорит, она не чистая, как и все мы, варвары.
— Он что, голодал весь путь?
— Нет, ел рыбу и водоросли. Но сначала освящал их по своему обряду.
— Добро, я послушаю его на досуге. — Сувор велел увести пленника. — Занятно мне беседовать с мудрецами, достойный дар твой, сын…
— Отец! — снова встрял поддюжник. — Вели посадить богодея в железную клетку!
— Ну, полно пугать нас, Горислав! — урезонил его отец и снова обратился к младшему сыну. — Исполняя древний зарок, ты обязан был взять малую, но бесценную добычу для себя, чтоб принести в жертву богам.
— Я взял, — смутился Космомысл.
— Но в твоем сундуке пусто. А для жертвы как раз бы подошли символы власти.
— Моя добыча прекраснее и дороже любых символов власти!
Он сделал знак и ватажники вывели на палубу пленницу в дорогих цветных одеждах с покрытым лицом.
— Пусть откроют лицо, — попросил Сувор.
Ватажники подняли покрывало и Князь и Закон отшатнулся, увидев носатую седовласую старуху с огромными и слезливыми обезьяньими глазами. Обряжена была в дорогие одежды, украшениями обвешена с ног до головы, а на шее было золотое огорлие с кольцом для цепи — таким образом приковывали рабынь-наложниц к своему ложу.
— Вот моя добыча! — Космомысл принял ее на руки. — Только я не принесу ее в жертву.
— Где ты нашел ее?
— Во дворце императора! — в руках восхищенного богатыря старуха казалась малым ребенком. — Воюя ромейские области, я прослышал, что у Вария много наложниц, но есть одна, красу которой не видывал свет. Когда я сорвал его шатер, он отдал мне жезл и корону: но не захотел отдавать наложницы, говоря, возьми богатства, какие хочешь, но оставь мне прекрасную деву! Тогда мои ватажники изрубили стражу и отняли ее. Варий хранил наложницу в золотой клетке, как птицу — я взял вместе с клеткой.
— Но ведь она черная, старая и уродливая, — промолвил отец. — Неужели ты этого не видишь?
— Ну, полно обманывать меня! Я же сам зрю — дева красы невиданной! — он говорил восхищенно. — И еще, отец, она бессмертна!
— О, боги, — тихо вымолвил Сувор. — Да ты же под черными чарами.
— Кто же может зачаровать исполина, отец? — засмеялся Космомысл. — Я нашел себе бессмертную невесту!
— Кто сказал тебе, что она бессмертная?
— Император!
— А вот сейчас мы испытаем! — вмешался Горислав, доставая засапожник. — Если не умрет, значит, не солгал Варий!
Исполин заслонил собой клетку.
— Нет, я не позволю!
— Чего же ты боишься? Правды? — пристал к нему поддюжник, видимо, из зависти. — Отец, позри! Твой младший сын верит словам императора, но не верит мне, своему брату. Коль не зарежу эту старую ворону, значит, слеп я и не вижу истинного!
Космомысл ничего не сказал старшему брату, ибо не мог ему перечить из-за своей молодости, однако Сувор одернул Горислава:
— Будет тебе! Довольно хулить чужие дары. Или тебя гложет зависть?
Тот умолк и обиженно отвернулся.
— Тебя легко зачаровать, Космомысл, — стал увещевать Князь и Закон. — Для тебя эта старуха красы невиданной, ибо ты не видел еще прекрасного, долго обучаясь наукам. И женщин прекрасных не видел. А потому тебе нравится любая, даже самая отвратительная.
— Все равно не отдам на заклание!
— Но что ты станешь делать с ней? Пока ты не женат, не можешь брать наложниц.
— Поэтому хочу взять пленницу в жены!
— И этого ты не можешь сделать. Даждьбог дает детей лишь в том случае, если муж и жена живут в любви. А у исполина должна быть и любовь исполинской. Ты можешь сказать, что испытываешь ее к наложнице Вария?
— Нет, отец… Но это моя добыча и я вправе распорядиться с ней, как хочу! Разве наш обычай запрещает брать в жены пленниц?
Князь и Закон русов приблизился к сыну, однако тот все равно смотрел на отца сверху вниз.
— Верно, обычай не запрещает, — тихо проговорил он. — Если пленница вольная. А ты привез рабыню!
— Богодея и ворону он привез! — вставил разгневанно Горислав.
— Великим вырос ты, сын, да безмудр еще, — вздохнул Сувор. — Ромейский император наложницу отдал, чтоб от тебя пошло рабское племя. А ты, зачарованный, не узрел того.
— Я взял сам!
— Хитрости ты не учуял. Символы власти Варий жаловал добровольно, а старую рабыню не хотел отдавать, ибо нрав твой знал и замыслил, чтоб ты взял ее, как добычу, а гордясь этим, пошел супротив воли отца.
— Но это моя добыча!
— Ты принесешь ее в жертву! Всего сто лет спят боги, а мой сын уже добыл себе рабыню!
Оскорбленный, Сувор тяжело развернулся и шагнул в ворота крепости…
Он был угнетен возвращением сына и теперь нигде не мог найти покоя.
На причале, перед крепостью, царил дух скорбного торжества, мужчины, сойдясь друг перед другом, исполняли гимны Роду, женщины играли на струнных арфах и пели славу победителям Ромеи, даже некогда веселые и бесшабашные расы ныне танцевали боевые танцы не с гуслями и забавами — с засапожниками, а варяжские купцы угощали дружинников, потеряв надежду выторговать что-либо из добычи.
На горах, куда подняли корабль, волхвы готовились к похоронам и тризне: одни взламывали
