Опять непонятные речи... Он начинал меня раздражать. Я не испытывал к нему ревности — то, что было между мной и Эри, было и прошло, — но мне не нравится, когда пренебрегают роскошным угощением. Моим! Да и за Африку обидно — зря старался, что ли?
Я сунул голову в окошко и позвал:
— Эй, партнер! Пузырь найдется? Или послать к Факаофо?
— На компост твоего Факаофо! — отозвался Африка и начал копаться в каком-то тайничке, поматывая носом-хоботом и приговаривая: — Все имеется, чего легат желает, все... Только зачем легату пузырь?.. Был комесом, пунша и вина хватало, а теперь...
— Пузырь не для меня. — Выдернув из лапы Африки флакончик, я протянул его Дакару. — Вишневое тебе не нравится? Ну, попробуй этого.
— Крит! — Эри поднялась в тревоге, но было поздно: ее инвертор уже присосался к флакону. Опорожнил его, утерся, кивнул с одобрением и произнес еще одно загадочное слово:
— Самогон!
Мы смотрели на него, разинув рты. Пузырь вообще-то чистый яд, но есть и на него любители, с соком пьют, или с вином, или по капле тянут через трубочку. Но чтобы неразбавленный и разом... Такого я, признаюсь, не видал!
Дакар покосился на пустой флакончик:
— Скромная емкость... А побольше нет?
— Еще один! — велел я Африке.
— Лучше три или четыре, — произнес инвертор. — И кружку! Я не воробей, чтоб пить наперстками.
Африка выдал требуемое, просунулся в окно и поглядел на Дакара:
— Не отравишься, дем? Мне не нужны неприятности!
— Какие неприятности? — Этот чудак слил пузырь в кружку и заметил: — Тут на стакан не наберется.
Червячки поспели. Африка молча разложил их по тарелкам, добавил капусты, полил соусом. Отличные черви, из Пэрза... И паштет хорош — здесь, в Тоннеле, такой нигде не подадут, кроме шалмана Африки.
— Ешь! — Эри поставила тарелку перед инвертором. — Это очень вкусно.
— Сосиски? — пробормотал он. — А почему черные?
— Это, Дакар... — начал я, но он, хлопнув ладонью по столу, рявкнул: — Павел!
— Это лучшие мясные червяки из Пэрза. — Мне пришлось напрячься, чтобы закончить фразу. Терпение мое иссякало.
— Червяки? Дьявольщина, червяки!.. А там что?
— Там паштет. Лягушачья печенка.
Он уставился в тарелку с таким видом, будто ему предложили пару крысиных хвостов. Кстати, манки их едят, и хвосты, и все остальное тоже. А крысы лопают самих манки. Такая вот у них безотходная экология.
Мы подняли кружки, и Дакар опорожнил свою наполовину. Эри охнула, Африка выпучил глаза, а я невольно содрогнулся — показалось, что Дакар сейчас забьется в судорогах и сползет под стол. Однако он лишь хмыкнул, подцепил червя и откусил крохотный кусочек.
— На трепангов похоже. Терпеть их не могу! Еда у вас как при коммунизме — пока строили, все съели, остались червяки с лягушками... Неудивительно при таком населении!
Не знаю, что он имел в виду, но тон мне не понравился. Эри с беспокойством ерзала на лавке, Африка, с обидой взглянув на Дакара, отправился в самый дальний угол кухни, а мне червяки не лезли в горло. Я все пытался представить, что за столом со мною не Дакар, а, предположим, Дамаск или Хинган, старые приятели. Но с воображением у меня плоховато.
Почти не прикасаясь к еде, инвертор в три глотка прикончил свое пойло. Щеки его побледнели, на висках проступила испарина, глаза подернулись туманом. Он выглядел сейчас как человек, лишенный подданства и статуса, — опоры рухнули, удача отвернулась, и впереди безрадостная жизнь, подлесок да пищевой концентрат. Я вспомнил, что сказала о нем Эри: несчастный пришелец из прошлого, лишившийся своей реальности и близких... Не уверен, был ли он пришельцем, а вот несчастным — наверняка. Я отхлебнул вишневого и произнес:
— Ты собирался меня расспросить. О чем? Взгляд у него был мутный.
— Обо всем. Но прежде чем спрашивать, я расскажу... расскажу, откуда вылез. — Он сделал паузу. — Нет, «вылез» здесь не подходит... определенно не подходит... Прибыл? Прилетел? Переместился? В общем, я...
— Можно без подробностей. Эри говорила, откуда ты и кем себя считаешь. Я знаю, Дакар.
Он побледнел еще больше и стиснул кулаки.
— Я Павел! И ты ничего не знаешь и не понимаешь! Ты, пожиратель червяков!
Инвертор стал приподниматься, но Эри обхватила его за плечи. «Что с ним, гниль подлесная?» — подумал я. Казалось, он надышался самого крутого зелья вроде «отпада», но от него не бледнеют и взгляд не туманится. Такое бывает, если «шамановки» дернуть, но в этом случае пошевелиться трудно — сидишь и спишь с открытыми глазами. Может быть, пузырь? Он выпил пять флаконов — хватит, чтобы отравить крысу.
Ну, это не повод, чтобы мириться с оскорблением...
— Ты Дакар, — произнес я, ткнув его в грудь пальцем протеза. — Возможно, раньше ты носил другое имя, но здесь ты Дакар! Дакар, хоть до купола подпрыгни!
— Павел! — взревел инвертор, внезапно вскочил и опрокинул стол со всеми кружками и тарелками. Край столешницы пришелся мне в живот, заставив на секунду потерять дыхание, скамья подо мной покачнулась, и с грохотом и звоном я свалился на пол. В такой ситуации руки сами тянутся к ножу, и я уже нащупал рукоять, но вопль Эри меня остановил. Эри, если ее разозлить, не выбирает выражений.
— Чтоб тебя куполом придавило, манки отвальный! Ты с чего оттопырился? Ты на кого руку поднял? Ублюдок, крысиные мозги, дырка в заднице! Я тебе гарбич выбью и в Отвалах закопаю! На компост пойдешь, урод!
Кулаки ее работали быстрее, чем крылышки Пекси, когда тот набирает скорость. Дакар, согнувшись в три погибели, лишь успевал прикрыть лицо да место, что поважней физиономии. А зря! Туда она как раз не била.
Мое раздражение исчезло — я даже развеселился, выбираясь из-под стола и червяков с паштетами.
— Вот это одобряю! Это по-нашему! — промолвил я, отряхивая хламиду. — Сейчас отдышусь и добавлю.
Отдышался и врезал инвертору в челюсть. Левой, разумеется — правой я бы ему кость сломал и зубы выбил.
Зубы, однако, лязгнули.
— Ты полегче, Крит, — сказала Эри. — Мое ведь, не чужое! Еще повредишь что-нибудь нужное.
Дакар выпрямился, опустил руки, и какое-то мгновенье мы стояли, в задумчивости посматривая друг на друга — то ли лавки и стол поднимать, то ли продолжить поединок. Внезапно он побагровел, хлопнул ладонью о колено и, согнувшись в поясе, расхохотался. Смех у него был звонкий, заразительный. Эри смущенно усмехнулась, поправила растрепанные волосы и вдруг, обхватив Дакара за шею и притянув к себе, стала целовать.
— Она меня за муки полюбила, а я ее — за состраданье к ним, — пробормотал инвертор.
Не знаю, что он хотел этим сказать, но мои губы тоже разъехались в ухмылке. Так мы и стояли, переглядываясь и посмеиваясь, среди разбросанных тарелок, паштета, смешанного с пюре, тушеной капусты и лужиц коричневатого соуса. Глаза у Эри блестели, Дакар улыбался и почесывал в затылке, а я смотрел на них и думал: трудно ударить человека или всадить в него нож, когда он смеется — тем более что он хохочет над самим собой.
Сзади послышалось грозное «урр!», и я обернулся.
— Ну, что? — спросил Африка, высунув в окошко свой огромный нос. — Повеселились?
