Посему, когда он попал на боевое судно, новый, недавно сошедший со стапелей тяжелый крейсер «Морской черт», успевший солидно потрепаться в боях, но еще более от неправильной эксплуатации оборудования (война все спишет!), там уже было достаточно объектов для внепланового ремонта. А с запчастями в порту ясное дело: чего-то, что никогда не ломается, — завались, каких-нибудь дорогущих клистронов с гарантией десять тысяч часов, а чего надо, микронасоса для антифриза или тиристоров с переключаемым входом, не найти днем с огнем. Снабженцы с ног сбивались и гробили желудки, распивая технический спирт с кем попало, для нахождения искомого — все мимо. А корабль должен плавать, и оружие — стрелять. После войны, официально не законченной, крутые меры управления по инерции были в почете: можно было в два счета схлопотать разжалование в рядовые или чего похуже. Пришлось лейтенанту Дуку закатать рукава повыше и крутить гаечки вместе с матросами, а лучше самому, дабы быть уверенным, что все сделано на совесть. И по сто раз приходилось перебирать этот самый микронасос и иже с ним, а ручки наши, человеческие, как известно, напрямую повязаны с мозгами, скованы, как говорится, одной цепью, и после, допустим, пятидесятой разборки вся операция на редкость хорошо запоминалась. А еще вечерком, в каюте, при настольной лампе — только не лежать, дабы не заснуть от переутомления — книжечки умные и схемы с карандашиком взглядом прощупывать: это похлестче войны будет. Только для одних такое возможно лишь в молодые лейтенантские годы, а дальше — умелое перекладывание обязанностей на подчиненных, а у Дука Сутомо это стало привычкой на всю жизнь.
Вскоре его стали привлекать не только к ремонту систем охлаждения стволов вверенной башни, но и по просьбе параллельных армейских звеньев, с разрешения непосредственного начальника (сколько он уж за это спирта левого получил — неизвестно), чинить другие системы. И снова схемы и руководства по эксплуатации по ночам, и снова руки в смазке и запах канифоли от паяльника в носу, и новые нейронные связи где-то в полушариях навсегда. Он становился специалистом. И уже (еще даже не присвоено последующее звание) исчезла, рассосалась куда-то фамильярность обращения старших по должности и одногодков — только по отчеству, «лейтенант» — и то не часто: это ведь почти что «салагой» назвать. А он не загордился — не та кровь, видимо. Зубрил и зубрил свои книжки и сноровку в сем деле приобрел огромную. Мог например, на спор, по памяти, изобразить схему защиты главного корабельного реактора, да только никто бы и спорить не стал: мало кто так же, из собственной головы, мог бы ту схему проверить, а по книгам каждый дурак сможет, так спорить — себя унижать. В свободное от вахты или повседневных обязанностей время, когда многие из офицеров отсыпались, убивая протекание похода океанского, либо тайно, в компании тесной, спирт, для технических нужд выданный, пробовали на пригодность к боевому использованию, он где-нибудь в самом низу, глубже ватерлинии, с матросиком бывалым вдоль гребного вала ходил и сквозь беруши прислушивался, запоминая ритм его нормальной работы. И даже когда «Морской черт» в каком-нибудь колониальном порту причаливал, дабы запасы пополнить и команду развеять, — не было у него занятия интереснее самого корабля.
Как-то незаметно проскочили два с половиной цикла: успел он между делом очередное звание получить, а так ничего в его жизни не изменилось. Повышать его в должности особо не торопились, грозило это, в конечном этапе, уходом вверх по служебной лестнице и неминуемым оставлением тяжелого крейсера. А так он давно использовался помимо своей должности и приносил стоящим выше явные дивиденды по состоянию материальной части. Покрывала его славная работа ватагу младших офицеров, способных только проследить за правильной покраской и уборкой помещений. Да и всегда можно было по поводу непродвижения Дука Сутомо по службе оправдаться кучей причин: конспекты с записями речей солнцеподобного Императора Масиса Семнадцатого вел он неаккуратно, бардак у него в каюте вечный имелся, да, честно говоря, таких оправданий и не требовалось — достаточно было прибывшему с проверкой адмиралу взглянуть на капи-лейтенанта, как челюсть у проверяющего отвисала — ведь встречают по одежке. Довольно сказать, например, о том, что носил он рубашки, вещевой службой выданные, по восемь месяцев, не стирая, а может, и не снимая, а по окончании сего срока — день в день (можно было по календарю сверяться) — выбрасывал сию нательную принадлежность либо то, что от нее осталось. А почему именно такой срок? Да по простой логической причине — выдавали младшим офицерам по шесть рубашек на два цикла универсальных, и если срок этот на количество предметов разделить, то так и выходило — восемь месяцев. Относилось такое рационально-математическое использование и ко всей остальной экипировке. Несчастен был и игломет, к личности Дука приписанный: разил он наповал своим жалким видом, масла машинного и ветоши не нюхая месяцами. До того доходило, что перед прибытием какой-нибудь проверки из Военно-Морского Министерства по поводу содержания оружия назначали спешно матросика игломет капи-лейтенанта почистить, дабы не являл он казус супротив идеальных орудийных калибров, тому же офицеру вверенных.
Вот так и служил Дук Сутомо, работая мозгами и руками, не покладая последних, засыпая в каюте, не раздеваясь и ботинок не сбрасывая, потому как внутренний мир его мыслей не успевал наблюдать за внешними неудобствами. И смотрело командование сквозь пальцы на его причуды, даже уважало их: к примеру, выделили ему каюту отдельную, как старшему офицеру, потому что, помимо лампы настольной, непрерывно работающей, кто мог бы с ним ужиться, при вони, от белья нательного исходящей, да привычке огрызки бананов и яблок под койку складировать. Представляла его каюта подобие лабиринта, потому как, кроме книг технических, там и тут на полу наваленных, гор журналов на ту же тему (завалы сии периодически пополнялись целыми стопками, когда Дук надумывал выбраться в незнакомый город, маленько проветриться), можно было, не зная броду, продираясь к иллюминатору-бойнице, наступить в тарелку с прошлогодним недоеденным супом или еще чем. Только он сам знал проходы и ведал, где нет «мин».
Как-то решил капи-лейтенант, что корабль более-менее изучил, хотя никому об этом не похвастался: все и так догадывались. Недолго думая, а может, по плану, заранее в голове расписанному, действуя, добыл он учебников малую стопку и приемник длинноволновый. Никто к нему в каюту давно уже с проверкой внутреннего порядка не забредал, а пришлые комиссии благоразумно обводили параллельными коридорами.
Посему мог он спокойно приняться за изучение языка вероятного и единственно возможного противника. Ловил он передачи вражеские — дикцию и транскрипцию совершенствуя, хотя более всего интересовали его научно-технические термины.
Долго он над этим корпел, периодически на уход за крейсером отвлекаясь, а однажды — цикла через полтора, когда корабль поставили в порту на долгосрочные регламентные работы и прибыла группа экспертов по модернизации, объявил ему командир корабля очередной отпуск. Писарь по привычке даже проездные не стал капи-лейтенанту Сутомо выписывать: как всегда, не поедет, а зароется в науку техническую по уши, воспользовавшись свободным временем. Однако в этот раз все произошло по другому сценарию.
Вечером наедине со своими книгами потушил капи-лейтенант настольную лампу; врубил верхний свет — наверное, впервые; осмотрел терриконы бумажных знаний на полу, столе, шкафу и стульях; достал флягу технического спирта, налил себе кружечку по краюшек; протянул руку вниз, выловив огрызок яблочка и банку тушенки, подумал маленько, свою жизнь на судне родном припоминая, а может, схемы какие в голове восстанавливая, и усугубил с удовольствием великим и не приевшимся. Затем заснул он много раньше обычного.
А наутро скинул с себя одежду завонявшуюся, потерся мочалкой над тазиком в умывальнике, побрился лезвием новехоньким и облачился в форму парадную, никогда не надеваемую ранее, при кортике и эполетах. Глянул на себя в зеркало, предварительно протерев его старой рубахой, и направился в корабельную канцелярию. Писарь чуть со стула, к полу прикрученного, не упал, когда опознал его, приняв поначалу за вновь назначенного на должность офицера. «Готовы ли проездные документы?» — поинтересовался Дук. «Нет, не готовы, — ответствовал матрос-писарь, — потому как не ведаю, куда таковые выписывать. Не ездили вы за три отпуска объявленных никуда и ни разу». — «Ну что ж, моряк. Желаю я отбыть в Пепермиду — столицу нашу великую». — «Понял вас, капи-лейтенант. Будь-зде. Только вот извольте подождать, к начальнику сбегаю, печать поставлю». Подождал Дук Сутомо совсем недолго и отбыл.
Прибыв в столицу, он разместился в маленькой скромной гостинице с вычурным названием «Золотой бегемот», в одноместном номере. Затем, после трехчасового ожидания в приемной, записался на прием в отдел кадров МСОО (Министерство Стратегической Обороны Океана) по личному вопросу. Размеры
