А ранили его, когда уже вырвались из-под огня и оказались в негустом светлом лесу, который начинался у края села и тянулся до самых гор, и покрывал горы. Вылетела откуда-то пуля, шальная, дурацкая, ударила в плечо, и Георгий упал, скорчившись, на траву.
— Вставай! — Тот самый бородатый командир, который сначала руководил всей этой операцией, непонятно, удачной для боевиков или неудачной, а потом заставил Георгия уходить вместе с отрядом, — ткнул его ногой в бок. — Не встанешь — пристрелю на месте. Ну!
В том, что он выполнит свое обещание, сомневаться не приходилось. Георгий тяжело поднялся и, зажимая рукой рану, спотыкаясь, поплелся вперед.
— Быстрей, быстрей шевелись! — Бородатый ударил его в спину прикладом автомата. — Тормозить нас будешь — тоже пристрелю.
Они шли через лес долго. Или просто показалось, что долго, потому что кровь текла не переставая и мутилось в голове? Потом наконец остановились, но, похоже, только для короткой передышки — боевики просто упали на землю под деревьями, переводя дыхание.
— Перевяжи его, Рамазан, — небрежно бросил командир. — А то сдохнет.
— Зачем он тебе? — поморщился Рамазан — молодой, тоже заросший до самых глаз, но не бородой, а короткой черной щетиной. — Сейчас не до него.
— Ничего, пригодится, — широко улыбнулся бородатый. — Если все-таки не сдохнет, в горы продадим. Здоровый, за него много возьмем.
— Он кто такой? — поинтересовался Рамазан, резкими, но точными движениями перебинтовывая Георгию плечо. Бинт ложился туго, и Георгий не удержался от стона. — Заткнись. — Рамазан ткнул его носком сапога в колено и повторил: — Ты кто такой? ФСБ? Зачем камерой снимал?
— Оператор, — прохрипел Георгий.
— Ладно, это мы потом выясним, какой ты оператор, — добродушным тоном сказал командир и коротко, без замаха, ударил Георгия кулаком в скулу. — Рамазан, пленки его у тебя?
— У Вахи. В мешке, — ответил Рамазан, кивая на рюкзак, в котором Георгий держал отснятые кассеты.
Этот рюкзак он таскал за собою повсюду вместе с камерой. Оставлять кассеты на хранение было некому, да он и не оставил бы их даже самому надежному человеку. Отснятый материал и правда напоминал компромат о преступлениях против человечности, и если бы кассеты попали в соответствующие руки, то с ними можно было бы проститься навсегда. А ничто не было ему дороже, чем эти кассеты…
— Все, отдохнули, пора, — скомандовал бородатый. — Теперь глаза ему завяжи, — распорядился он. — И наручники одень.
— Думаешь, убежит? — хохотнул Рамазан, но приказ выполнил.
Куда они шли дальше, этого Георгий уже не видел. К наручникам привязали веревку и за неё тащили его вперед, подгоняя сзади пинками. И сколько это длилось, он тоже не понимал. Может, час, может, пять часов… Он чувствовал только, что идет по бездорожью и то спускается вниз, то, наоборот, круто взбирается вверх. Несколько раз он падал, но сразу поднимался, потому что слышал, как над ним лязгает затвор автомата.
Когда они наконец куда-то пришли, ни наручники, ни повязку с глаз не сняли. Просто привязали веревку к дереву, и Георгий услышал голос Рамазана — или Вахи? — черт их знает:
— Слушай, если убежать попробуешь, сухожилия подрежу, дальше на карачках поползешь. Понял, да? Ну, отдыхай.
Георгий упал на заросшую травой и покрытую прелой, прошлогодней ещё листвой землю и мгновенно заснул — вернее, провалился в забытье.
Все, что происходило с ним в следующие недели и месяцы, так сильно напоминало кошмарный сон, что он и в самом деле перестал понимать, что с ним происходит: спит он, бодрствует, бредит? Тем более что и ранение оказалось хотя и сквозным, но мучительным — поднялась температура, голова постоянно кружилась, и вдобавок он ухитрился простудиться. Он ведь вообще легко простуживался — южный, степной, даже за время, прожитое в Москве, не привыкший к холодам человек… В Чечне, правда, холодов пока не было, но ночевки на голой земле сказались немедленно.
Поэтому, когда Георгий понял, что его наконец куда-то привели, он почувствовал только облегчение. Хотя то место, где он очутился, ничего хорошего ему не обещало.
Наверное, это был лагерь в горном лесу. Георгий успел его увидеть только мельком, как только сняли с глаз повязку, но ему показалось, что боевиков здесь много. Потом его столкнули в траншею и, пройдя по ней метров двадцать, он оказался в землянке, потом — в яме, которая находилась в углу этой землянки, потом — в длинном лазе, по которому пришлось ползти, и наконец — в следующей яме, отделявшейся от лаза решеткой. Видимо, это и был конец пути, потому что отсюда двинуться было уже некуда. В том числе и вверх — высоты эта подземная тюрьма оказалась такой, что выпрямиться в ней не мог бы и совсем невысокий человек, и уж точно не мог этого сделать Георгий: на его двухметровый рост она рассчитана не была, хотя в ней можно было даже вытянуть ноги, если лечь на матрас в углу.
«У нас с Ниной в Чертаново тоже матрас вместо кровати был», — медленно, как-то бесчувственно подумал он, садясь на это сырое, склизкое ложе.
И тут же почувствовал, что весь матрас под ним шевелится. Он был полон червей или каких-то жуков — наощупь Георгий не понял, а тьма в яме была такая, что разглядеть что-либо не представлялось возможным. Да и что толку было разглядывать?
Он сполз с матраса и лег прямо на землю, подтянув колени к подбородку и стараясь не шевелить левой рукой, чтобы не разбередить только-только переставшую кровоточить рану.
Если бы не молодость и крепкое, несмотря на простуды, здоровье, конечно, он всего этого не выдержал бы. Да спасло ещё и то, что все-таки стояло лето, притом сухое, без дождей, и поэтому земля была не слишком сырая.
Первая яма через неделю сменилась второй, потом третьей. Все они были одинаковыми, все были наилучшим образом приспособлены только для того, чтобы умереть, но он почему-то не умирал.
Только одна из его тюрем отличалась от других. Сначала Георгий даже вздохнул с облегчением, когда после очередного пешего перехода его заставили спуститься в нее. Эта яма была забетонирована; видимо, его привели в те места, которые были обустроены для содержания пленников капитально, не наспех. Ну конечно, ведь наверху были слышны голоса, блеянье овец, лай собак — шла обычная сельская жизнь.
Георгий спустился по железной лесенке, над ним захлопнулся люк, и он услышал, что на люк сверху навалили ещё и бетонную плиту, которая, когда он спускался, лежала рядом. Он почти обрадовался железу и бетону: все-таки была надежда, что здесь окажется поменьше червей и жуков, которые просто кишмя кишели в земляных ямах.
Но, как вскоре выяснилось, радовался он напрасно. Через несколько часов Георгий с удивлением почувствовал старческую одышку — прежде он даже не знал, что это такое! — а к вечеру понял, что вот-вот задохнется. Пот лился по его телу ручьями, воздуха не хватало, он словно бы видел себя со стороны или откуда-то сверху — лежит, скрючившись, с синим лицом, хватается за горло…
Он пришел в себя уже наверху, на воздухе, очнувшись от того, что все его тело сводило судорогой.
— Очухался? — весело спросил молодой мужской голос. — Теперь расскажешь, кто ты такой?
— Думаешь, я ещё не все рассказал? — ничего перед собою не видя, прохрипел Георгий. — Все почки отбили своими расспросами.
— Почки! — засмеялся тот. — Это мы тебя, скажем так, ещё не спрашивали… Теперь спросим. Хватит валяться, пошли.
Очередной допрос, происходивший на этот раз не в землянке, а в чистой комнате с коврами, не удивил его и не напугал. Все чувства, которые были соотносимы со страхом, за время плена у него атрофировались — Георгий понимал, что не по великой его смелости, а просто потому, что он был уверен: живым отсюда все равно не выберется. Даже если его сменяющие друг друга охранники поймут, что он не работал на ФСБ или на военную разведку, и не расстреляют его сами, все равно: продадут, в самом деле, в
