хотела.
Она вышла в коридор, разворошила несколько банановых коробок, в которых хранились её рисунки; она ведь так и не успела унести их из гарсоньерки. Иллюстрации к «Мэри Поппинс» нашлись в самой нижней коробке, они были вложены прямо в книгу, и Полина вместе с книгой принесла их Георгию.
— Наслаждайся высоким искусством, — сказала она, кладя книгу с торчащими из неё листами перед ним на одеяло. — А то лучше поспал бы.
— Слушай, я себя все-таки неудобно чувствую, — сказал он.
— Неудобно на потолке спать, — ответила Полина. — А тебе чего неудобно?
— Что ты на кухне спишь.
— А где мне спать? — пожала плечами Полина. — У тебя под крылышком? Это, между прочим, твоя квартира, забыл? А в той, чертановской… Ну, не могу я там жить, — сердито сказала она, сразу вспомнив надпись на зеркале.
— Я тоже… Ладно, это мы потом обсудим. Я, знаешь, только теперь как-то оглядываться начинаю. — Он улыбнулся; на этот раз улыбка получилась совсем детская. — Стены, потолок, покрывало…
— Опять покрывало!
— Нет, правда, Полин, говорят же: пелена с глаз спадает. Вот, она только теперь и спадает, да и то медленно. Ты сказала, что я замок починил, а я даже не помню — как, когда… Ладно, спасибо за рисунки.
Полина зажгла бра над кроватью, выключила верхний свет и вышла из комнаты, неплотно прикрыв дверь. Наверное, боялась, что он опять потеряет сознание.
Георгий открыл книгу и сразу наткнулся на тот самый рисунок, о котором только и думал. Стоит Бездельник на крыльце, и шляпа у него с бубенчиками…
Рисунок был вложен в книгу на той странице, к которой он и относился.
«— Вот это восхождение! — воскликнул Король, присаживаясь и запахивая мантию. — Посижу недолго… а может, и долго. А ты иди дальше.
— Ты не будешь скучать? — спросил Бездельник.
— О, конечно нет! С какой стати? Здесь так спокойно и красиво! Я могу сколько угодно и о чем угодно думать или, например, спать.
Сказав это, он растянулся на радуге, подложив под голову мантию. Бездельник наклонился и поцеловал его.
— Тогда до свидания, Король! — сказал он ласково. — Больше я тебе не нужен.
Он оставил мирно спящего Короля и, насвистывая, стал спускаться по радуге.
Он опять отправился бродить по свету, как бродил до того дня, когда повстречался с Королем. Он любовался миром вокруг, насвистывал, пел песни, ни о чем не беспокоился и жил только одним сегодняшним днем. Порой он бывал одет в роскошное платье, а порой — в лохмотья. Но где бы он ни появлялся, он всегда приносил удачу и счастье в тот дом, который давал ему кров…»
Георгий читал это, смотрел на нарисованного Полиной Бездельника в шляпе с бубенчиками, с беспечным и светлым взглядом, — и чувствовал, как слезы текут по его лицу, больше не подчиняясь воле.
Глава 7
Георгий выздоравливал так быстро, как будто уколы, которые делал ему Саша, были не пусть и полезным, но все-таки обычным пенициллином, а живой водой.
Хотя, скорее всего, причина такого быстрого возвращения сил была та же, что и причина их полного перед тем упадка.
Причина была только в состоянии его духа, а оно совершенно переменилось за те две недели, которые Георгий провел в комнате с белым потолком.
Ну, и разительная перемена условий тоже, конечно, сказывалась. Однажды он осторожно поинтересовался у Саши, почему охранник так безропотно приносит лекарства да и вообще выполняет все его пожелания. Вроде, например, того, чтобы давали побольше мяса, потому что «сам видишь, Малик, человеку надо здоровье восстанавливать». Георгий что-то не помнил, чтобы за все время плена кого- нибудь из охранников волновало его здоровье, поэтому появление мяса, да ещё явно свежей баранины, вызвало у него оторопь. И одежда — белье, тельняшка и камуфляжные штаны, которые оказались короткими, но зато чистыми, — была принесена по первому Сашиному требованию, хотя ясно же было: Малику наплевать на то, что прежняя одежда расползается на Георгии от каждого движения и вообще выглядит так, словно он полгода лежал в могиле.
Осторожность же в вопросах объяснялась тем, что Георгий вовсе не был уверен, что Саша захочет на них отвечать. Не то чтобы тот напускал тумана — он вообще не производил впечатления человека, который способен рассчитывать свои слова и поступки, — но явно не хотел говорить о себе. А Георгий сразу же, как только попал в Чечню, понял: о том, о чем люди не рассказывают тебе сами, здесь лучше вообще не спрашивать.
Но про уколы он все же спросил. Помнил ведь те Сашины слова, которые услышал с закрытыми глазами…
Вместо ответа Саша засмеялся.
— Не бери в голову, Дюк, — сказал он. — Что значит, откуда они пенициллин берут? Это их проблемы.
— Но ведь не за так же? — пробормотал Георгий. — А мне…
— А тебе об этом беспокоиться незачем, — перебил его Саша. — Они тебя до такого состояния довели, вот пусть они теперь и беспокоятся.
Может, это было и логично, но только не в условиях плена, в которых действовала совсем другая логика.
Саша сразу же выбрал это имя, Дюк, из всех возможных вариантов, к многочисленности которых Георгий привык.
— А как тебя обычно называют? — спросил он, когда Георгий наконец очухался настолько, что сообщил, как его зовут. — Если тебе что-нибудь вроде Жоры или Гоши не нравится, то я могу и полным именем.
— Да как хочешь, так и называй, — ответил Георгий. — Это ерунда.
— Думаешь? А мне, например, почему-то неприятно, если меня Санек называют или, того лучше, Шурик. Но, наверное, ты прав — это ерунда, — торопливо согласился он.
— Я тебя не буду Шуриком называть, — улыбнулся Георгий. — А ты — правда, как хочешь. Меня один человек вообще Дюком называл, — вспомнил он.
— Почему? — удивился Саша и тут же догадался: — А, Гюрги-Дюрги-Дюк! Да, есть такой древнерусский вариант. Образованный у тебя был собеседник!
Георгий вспомнил Вадима Лунаева, который как раз и сообщил ему о существовании такого экзотического варианта его имени, и подумал, что вежливое слово «образованный» к тому, пожалуй, не подходит. Он разговаривал с Вадимом всего несколько часов, но это был хороший разговор, из тех редких разговоров, когда случайно встретившиеся люди вдруг чувствуют глубокое внутреннее совпадение — несмотря ни на что, даже на разницу в возрасте или несходство характеров.
Первое, что невозможно было не почувствовать в Вадиме, в его запредельно, по-волчьи спокойном взгляде, была стальная воля. Но Георгий сразу же почувствовал в нем и другое: пристальное внимание к тому, что им обоим казалось главным для человеческой души. Вряд ли причина такого внимания была в Вадимовом образовании, хотя Георгий не знал, где тот учился, прежде чем заняться нефтяным бизнесом. Да и выглядел он лет на пятьдесят, при чем здесь учеба!
