сделал по короткому коридору, показались Полине такими, как будто он нес что-то страшно тяжелое. На слух показались или… на чувство — так, наверное.
Хлопнула входная дверь. Полина подошла к окну. У подъезда стояла темная машина со включенными фарами, за нею ещё одна — огромная, как танк. Как это она не заметила такой кортеж, когда входила в подъезд? Просто заторопилась оттого, что увидела в окне свет… И как это все, кстати, въехало во двор через запертые ворота?
Как только Георгиев собеседник показался в дверях подъезда, рядом с ним неведомо откуда возник охранник, распахнул перед ним дверцу первой машины, захлопнул — и оба автомобиля исчезли мгновенно, как призраки.
И Георгий появился в дверях кухни как призрак — во всяком случае, так тихо, что Полина вздрогнула. Или просто она никак не могла привыкнуть к тому, что он такой большой, особенно в полумраке?
— Почему ты не раздеваешься? — спросил он. — Я же слышал, как ты пришла.
— Да как-то… — пробормотала Полина. — Страшноватый у тебя какой-то гость.
— Я его ждал, — сказал Георгий. — Хотя не ждать должен был, а сам к нему пойти. Но я не мог.
— Ну конечно, ты же заболел, — кивнула она. — Как ты себя чувствуешь, кстати?
Сама того не замечая, Полина говорила робко и смотрела испуганно.
У него что-то такое стояло в глазах, что у неё мороз проходил по коже.
— Не потому, — не отвечая на вопрос о здоровье — кажется, он его даже не услышал, — сказал Георгий. — Я по малодушию своему не мог.
— Ну, это ты зря, — пожала она плечами. — Какой же ты малодушный?
— А ты откуда знаешь, какой я? — Он вдруг улыбнулся — хоть и невесело, но все-таки…
— Это мне мой гигантский жизненный опыт подсказывает. — Полина тоже сразу повеселела; во всяком случае, её непонятная робость развеялась. — Может, поедим чего-нибудь? А то я только пила весь вечер, да и то гадость какую-то.
— Ты куртку сначала сними. — Он сам снял с неё расшитую бисером дубленку, которую она не заметила, как расстегнула — просто теребила, волнуясь, пуговицы. — Очень спать хочешь?
— Да не то чтобы очень, — сказала Полина. — А что, надо что-нибудь делать?
— Ничего не надо. Я думал… Можно, я посижу здесь немного, а?
— На кухне, что ли? — удивилась она. — Да сиди на здоровье сколько хочешь, если нравится.
Георгий тут же опустился на табуретку и, почему-то не выпуская из рук Полинину дубленку, невидяще уставился в стену.
— Егор… — проследив его взгляд, спросила Полина; голос у неё дрогнул. — Егорушка, что с тобой?..
Он тоже вздрогнул — то ли от звуков её голоса, то ли от того, во что всматривался этим своим жутковатым взглядом.
— Я сейчас уйду, — словно извиняясь, торопливо проговорил он. — Ты сейчас ляжешь, не сердись…
— Слушай, хватит, а? — Полина немедленно рассердилась. — То посижу, то уйду, то не спи, то вали спать… Ну-ка, отдай мою верхнюю одежду и немедленно говори, что с тобой!
— Не уходи, Полина, пожалуйста. — Он прижал к себе её дубленку, видимо, таким странным образом отреагировав на замечание про верхнюю одежду. — Я не хотел тебе навязываться, но мне, честное слово, так плохо, что…
— Плечо болит? — испугалась она. — А температуру ты мерил?
— Да какое там плечо! — Глаза его вспыхнули таким лихорадочным огнем, которого в них не было даже от температуры.
Вспыхнули — и тут же погасли, словно дымом заволоклись.
— Почему ты сказал, что тебе жить не хочется? — тихо спросила Полина. — Я случайно услышала…
— Я правда не хотел тебе навязываться, — повторил он.
— А ты захоти.
Полина села на вторую табуретку. Теперь они с Георгием сидели друг напротив друга, разделенные кухонным столом. Кусочки смальты, разбросанные по столу, поблескивали в свете уличного фонаря ласково и загадочно.
— Что я, камень какой? — сердито спросила она. — Мне и рассказать ничего нельзя по- человечески?
— Ты не камень. — Он коротко улыбнулся, но глаза не повеселели от улыбки: не сделались светло-карими, а остались темными, дымными. — Ты как огонек.
— Огонек! — хмыкнула Полина. — Смотри не обожгись.
Последние слова она, впрочем, проговорила растерянно, потому что Георгий взял её руку и прижал к своей щеке, как тогда, без сознания, потом потерся о её руку щекою, поднес к губам, быстро поцеловал в ладонь и, наклонив голову, спрятал в ней лицо — именно спрятал, хотя его лицо не могло ведь уместиться в Полининой ладони…
— Мне совсем плохо, — сказал он, не поднимая головы.
— Егорушка, ну не надо так, а? — Полина почувствовала, что сейчас заплачет. — Ну не говори так, а? Ты возьми да просто и скажи, что с тобой случилось. Просто скажи, и все!
— Я просто скажу, — послушно повторил он.
Все попытки выведать у Саши, на каких условиях лично ему, Георгию, удастся покинуть «эти гостеприимные места», успехом не увенчались. Саша был тверд как скала и все вопросы на эту тему игнорировал, не боясь показаться невежливым.
Малик в последнее время стал неразговорчив и даже резок с ними, поэтому Георгий предпочитал ни о чем его не расспрашивать. А больше никого они и не видели: к окну подходить Малик категорически запретил, комнату стал проветривать сам, открывая окно минут на пять, при этом держал своих пленников под прицелом автомата, а во все остальное время окно было теперь закрыто снаружи ставнями.
— Видимо, переговоры вступили в решающую фазу, — заметил Саша. — Новый год будем дома праздновать.
Георгий предпочел промолчать — не из суеверия, а просто потому, что ничего об этом не знал. Саша не сообщил ему, о чем в последний раз говорил с отцом, и какие же он мог бы строить предположения насчет Нового года, если даже ближайшие дни, а то и часы, тревожили неизвестностью?
Он чувствовал эту тревогу просто физически, поэтому, когда однажды утром Малик широко распахнул дверь комнаты, Георгий сразу понял, что тот пришел не с завтраком.
— Глаза друг другу завязывайте, быстро! — скомандовал он, бросая Георгию и Саше две черные косынки. — И руки давайте оба!
Щелкнули наручники, захлопнулась за спиной дверь.
— Все, что ли? — спросил Саша.
— Молчи! — рявкнул Малик; в его голосе не осталось и следа привычной доброжелательности.
— Как это «молчи»? — возмутился Саша. — Я что, немой? А кассеты? Вы же обещали! Я без кассет никуда не пойду, — упрямо сказал он, не обращая внимания на то, что Георгий дергает рукой, прикованной наручниками к его руке.
— Вот твои кассеты, полный рюкзак, можешь пощупать, — слегка сбавив тон, ответил Малик. — Георгий понесет, ты хотя бы сам себя донес. Мы честные люди, что обещали, то всегда делаем.
— Да уж… — начал было Саша, но тут Георгий так ткнул его в бок, что он замолчал.
Дорога вниз, с гор, по всему была похожа на дорогу наверх. Так же дергали за веревку, привязанную к наручникам, так же — ну, может, чуть слабее — подталкивали в спину прикладами… Но теперь Георгий чувствовал не уныние, душевное и физическое, а полную собранность — оттого, что эта дорога, которой он не видел сквозь темную повязку, все-таки, наверное, вела к свободе, а ещё больше
