глубины на поверхность океана. И вспомнила, каким невозможным ей это показалось: вот он, обычный, привычный мир — и вот мгновенно появляется в нем что-то живое, несомненно этому миру принадлежащее, но такое могучее, что весь обычный мир меркнет перед этой небывалой мощью.
Она хотела сказать, что он похож сейчас на этого кита — и не успела. Все вдруг вылетело у неё из головы — смешные эти сравнения, воспоминания, мысли, все! Георгий поцеловал её, медленно провел ладонями по её плечам, по спине, прижал её к своей груди, к животу, к коленям; до колен его, кажется, дотянулись чуть ли не только её пятки. И все, что не относилось к этому поцелую, к этому полному с ним слиянию, мгновенно стало для неё несущественным. И несуществующим.
Теперь он был совсем другой, чем в тот, первый раз, когда зашелся стоном и судорогами от одного лишь к ней прикосновения. Он был другой — ласковый, так… долго ласковый, и руки у него были ласковые, даже удивительно, как они, такие большие, с такими слегка царапающимися ладонями, могли быть такими ласковыми. И все-таки он был такой же, как в первый раз — с той же, на неё направленной, страстью, с той же самозабвенностью, с тем же горячим трепетом во всем теле и в стремительно бьющемся сердце.
Полина так хотела слышать все, что он шепчет ей, каждый раз только на секунду отрываясь от её губ, ей так важно было все, что он успевал прошептать в эти прерывистые, легкие секунды! Хотела, но не слышала, потому что вся уже была им переполнена. Весь он был уже в ней, и поэтому она уже не могла отдельно чувствовать его голос, руки, губы, всю его, в ней вздымающуюся, плоть, насквозь пронизанную жизнью.
Это было так счастливо — эта из него бьющая в неё жизнь, и это снова было так почти больно, что она вскрикнула и сразу же прижалась к нему ещё теснее, и сразу же почувствовала, что бедра его приподнимаются под нею — к ней приподнимаются, ещё глубже в нее… То, что с ней при этом происходило, не могло быть названо словами — только этим её вскриком, вспышками и темнотой в глазах, и сильным, как гул сплошного тока, биеньем у неё внутри.
Она ничего не понимала в эти секунды, и все-таки ей было так жаль, что они сейчас кончатся! Но, как будто почувствовав в ней это сожаление, Георгий вдруг перевернулся — мгновенно перевернулся, и правда, как кит, — и, вся оставаясь им пронизана, Полина оказалась теперь под ним, словно под широким куполом.
Кажется, он называл её по имени, и ещё что-то добавлял к её имени, какие-то невозможные в своей нежности слова, и одновременно оказывался в ней все глубже, хотя глубже уж и невозможно было… Нежность, и сила, и нетерпение, и медленная ласка — все было в нем так естественно, так неразделимо!
— Ми…ленький мой… — Теперь все её тело было — как оголенный провод. Или это его тело было таким? — Как же ты так… Как же с тобой…
Она не могла договорить ни слова, ни фразы, потому что всю её колотило током — всеми токами его тела. Они уже были соединены — прочнее некуда, ей каждую секунду казалось, что прочнее некуда, и каждую секунду оказывалось, что они могут быть соединены ещё больше, соединены совсем, что они могут быть совсем единым целым, как боль и сладость, как стон и поцелуй, как сердце и тело!
Когда они наконец замерли, не отпуская друг друга, Полина почувствовала, что коленки у неё дрожат, как будто от усталости или от наконец опавшего напряжения. Коленки с двух сторон прижимались к Георгиевым бедрам. Наверное, ему стало щекотно от этой дрожи, потому что он засмеялся.
Руки у неё тоже дрожали, и она никак не могла их развести — не могла отпустить его шею, а он поэтому не мог распрямиться и смеялся прямо ей в нос, щекотал её своим смехом.
— Ну, Полиночка, отомри, — сказал он наконец. — Отпусти меня, дай я тебя сам обниму, а?
— Не могу! — Она тоже засмеялась и почувствовала, что он вздрагивает у неё внутри, между сведенных судорогой ног, от своего и от её смеха вздрагивает. — Вот уж прижалась так прижалась, куда там рябине!
Наконец она все-таки сняла ноги с его спины, отпустила шею. Георгий лег рядом и сразу притянул её к себе — так, что её голова оказалась у него на груди.
— Отдохни, родная моя. — Он подышал ей в макушку.
— Теперь — не ерунда? — спросила Полина.
— Теперь, кажется, нет.
— Тебе кажется?
— Мне-то и сразу не казалось, а теперь мне кажется, что и тебе не кажется.
Лежа так, Полина не видела его лицо, а видела прямо перед собою только темные, не рыжие почему-то, волосы у него на груди. Но, не видя, она чувствовала, что Георгий улыбается. Волосы на его груди защекотали ей нос, и она чихнула.
— Будь здорова, — сказал он. — Полин… — В его голосе мелькнуло смущение, и она сразу подняла голову, заглянула ему в глаза. Глаза тоже были чуть смущенные. — Полин, а есть ты не хочешь?
— Вообще-то не… Конечно, хочу, — спохватилась она, хотя меньше всего думала сейчас о еде. — А ты?
— А со мной, понимаешь, что-то ненормальное творится, — объяснил Георгий. — Ем, и ем, и ем, и все никак не наемся. Может, к врачу сходить?
— Раньше надо было к врачу ходить, — засмеялась она. — Когда ты варенья ложку и ту проглотить не мог. А теперь зачем же? Только есть совсем нечего, — вспомнила она. — Иза хотела днем что-то привезти, но ей же не до того стало, а я…
— Да я принесу, — сказал он. — Я по дороге магазин видел, вроде бы недалеко.
— Уже совсем темно… — сказала Полина.
— Но ещё ведь не поздно. Просто здесь, по-моему, зима такая, что целый день темно.
— И метель… Слышишь, ветер как свищет? Может, вместе пойдем? — жалобно сказала Полина. — А вдруг ты заблудишься и меня больше не найдешь?
— Найду, найду, — улыбнулся он, надевая джинсы. — Как это я могу тебя не найти?
— А как ты меня вообще нашел? — наконец вспомнила Полина. — Я же… Я же тебе и не сказала ничего, — виновато добавила она. — Но я и сама не думала сюда лететь, честное слово! Это как-то сразу получилось…
— Мне твоя сестра сказала, — ответил Георгий и вдруг засмеялся.
— Ты что? — удивилась Полина.
— Так ты ведь ещё и не знаешь! — сказал он. — Она же трех мальчишек родила, сестра твоя!
— Как?! — ахнула Полина. — Когда?! Она же только через две недели должна была! А откуда ты узнал? — совсем уж глупо спросила она. — Хотя ты как-то все откуда-то узнаешь… Ой, ну ничего себе!
Георгий одевался, Полина расспрашивала его про Еву и про трех мальчишек и одновременно выворачивала его свитер, пока он подкладывал в печку дрова.
— Столько всего за два дня произошло… — удивленно сказала она и от растерянности невпопад добавила: — Даже свитер у тебя новый. Медный такой…
— Тьфу ты, елки-палки! — воскликнул он и зачем-то поднял с пола свою сумку. — Ты мерзнешь, а я и забыл совсем!
— Я не мерзну, ты очень… — начала было Полина и тут же изумленно спросила: — А это что?
— А это мне показалось, что тебе оно должно понравиться, — ответил Георгий. — Или нет?
— Ужасно! — Полина даже зажмурилась.
— Совсем ужасно? — расстроился он. — А мне показалось, ничего…
— Нравится мне ужасно! — засмеялась она, разглядывая разноцветные точки на мягком свитере и гладя такие же разноцветные, веселые кусочки меха, пришитые к нему. — Ты не знаешь, какой это зверь?
— Шанхайский барс, — не задумываясь, ответил он.
— Ладно-ладно! — хмыкнула Полина. — Не такая уж я Эллочка-людоедка! Спасибо, Егорушка… Ты приходи только поскорее, а?
Глава 8
