превосходство — испортил ей настроение. Ева шла по коридору к учительской, радуясь про себя, что уроки окончены, можно отправиться домой и не вести занятия в плохом состоянии духа.
— Ева Валентиновна! — услышала она незнакомый женский голос у себя за спиной. — Извините, можно вас на минутку?
Обернувшись, Ева увидела высокую женщину в бежевом замшевом пальто. Скорее всего это была чья-нибудь родительница — кто еще приходит в школу в субботу к концу уроков? Лицо у нее было удлиненное, с довольно красивыми, но поблекшими чертами — со следами былой красоты, как это принято называть. Но, несмотря на эту блеклость, оно выглядело живым и нервным.
— Я хотела с вами поговорить, Ева Валентиновна, — повторила женщина, теребя пуговицу пальто.
— Пожалуйста, — сказала Ева. — Вы чья-то мама? Пойдемте в мой кабинет, — предложила она уже на ходу.
Кабинет русского языка и литературы, с таблицами спряжений и портретами писателей на стенах, находился в конце коридора и должен был уже освободиться.
— Да, — кивнула женщина, торопливо идя вслед за Евой. — Артема Клементова.
Еве стало не по себе, когда она узнала, с кем разговаривает. Она видела маму Клементова впервые — та почему-то не ходила на родительские собрания, — но зато у нее еще не совсем изгладился из памяти разговор с Мафусаилом. И ей, по правде говоря, не слишком хотелось беседовать с этой сумасбродной родительницей.
«Ну и День смеха у меня в этом году!» — подумала она.
Они молча дошли до кабинета. Ева отперла дверь и пропустила женщину перед собою.
— Как вас зовут? — поинтересовалась она, чтобы как-то начать разговор. — Садитесь, пожалуйста.
— Ирина Андреевна. Но это неважно! Оставим условности, Ева Валентиновна, я совершенно не собираюсь ходить вокруг да около. Вы понимаете, зачем я пришла.
Ее нервные, порывистые интонации только подтверждали впечатление, сложившееся у Евы заочно.
— Что-нибудь случилось с Артемом? — спросила Ева, стараясь говорить тем более спокойно, чем более взволнованной выглядела ее собеседница. — Его сегодня, кажется, не было в школе? Правда, у меня сегодня нет урока в их классе…
— Его и вчера не было. И позавчера, если вы заметили.
— Да, кажется, — кивнула Ева. — Но ведь не я у него классный руководитель, а Вера Георгиевна, она потом и поинтересуется справкой.
— Ах, дело совсем не в справке, — поморщилась Ирина Андреевна. — Будет у него справка, если надо, у меня подруга медработник. Дело в том, что в последнее время он стал совершенно невменяем из-за вас, вы не можете этого не знать!
Еве вовсе не казалось, что Артем стал невменяем, тем более из-за нее. Наоборот — теперь он почти не заводил с нею разговоров, как это бывало прежде, только здоровался, встречая ее в коридоре. А на уроках всегда отвечал отлично, без лишних слов.
Однажды, выглянув в окно учительской в ожидании Левы, Ева увидела, как, выйдя из школы, Артем обнимает Лену Нифонтову из параллельного одиннадцатого — едва ли не самую эффектную из старшеклассниц — и, поцеловав ее в губы, идет рядом с ней через двор. Что ж, он тоже был красивым парнем, и это смотрелось вполне естественно: два красивых юных человека идут в обнимку по весеннему двору…
— Я не понимаю, о чем вы говорите, Ирина Андреевна, — сказала Ева. — И не буду скрывать: этот разговор мне неприятен. Василий Федорович говорил мне несколько месяцев назад о ваших… предположениях. Но мне казалось, вы сами убедились, что они не имеют под собою никаких оснований.
— Ах, перестаньте, — поморщилась мамаша. — Вы говорите то, что должна говорить учительница. Скажите еще, что это распространенная психологическая ситуация… Я все это прекрасно знаю! Нас в свое время тоже инструктировали в пединституте.
— Вы педагог? — спросила Ева, пытаясь переменить тему.
— Переводчица, я на иностранном училась. Раньше немецкую поэзию переводила, но теперь не до того — на фирме работаю. Ева Валентиновна, не отвлекайте меня посторонними вопросами, я и так сбиваюсь! — Лицо ее снова нервно дернулось. — Да, вот… Вы говорите со мной так, как должна говорить с мамашей учительница. А я в данном случае вижу в вас не учительницу, а женщину, в которую влюблен мой сын, из-за которой он готов поломать свою жизнь!
Ева поняла, что переводить разговор на нейтральные темы бесполезно. Лучше попытаться убедить эту нервную даму, что она явно ошиблась.
— Почему вы решили, Ирина Андреевна, что Артем собрался поломать свою жизнь, да еще из-за меня? — стараясь говорить как можно мягче, спросила она. — По-моему, он хорошо занимается, много читает. Он глубокий, вдумчивый человек, неужели вас это не радует?
— Он не был таким… до вас, — покачала она головой. — То есть не был таким — как вы сказали? — да, задумчивым.
— А вы считаете, что задумываться вредно? — невольно усмехнулась Ева.
Ему, может быть, и не вредно, — усмешкой же ответила Ирина Андреевна. — Он не женщина, ему не предстоит выслушивать от мужа, что баба не должна давить интеллектом. Но это совершенно беспочвенные размышления, понимаете? Он думает о вас, о том, что связано с вами — с вашей душой… Он сам мне так сказал! А зачем ему это?
— У вас… был с ним разговор на эту тему? — осторожно спросила Ева.
— Да, — кивнула она. — Я вынуждена была с ним поговорить, когда поняла, что вся система его жизненных ценностей сместилась… Что у него вообще нет мыслей о своем будущем — о профессии, о карьере, в конце концов, почему бы и нет! Сейчас такое тяжелое время, сколько я могу одна… И знаете, что он мне ответил? — Она взглянула на Еву с таким смятением, что ей впервые стало просто жаль эту женщину. — Он сказал: «Мама, все это не стоит одного ее взгляда». Это, по-вашему, нормально? — Она сжала длинные пальцы так, что хрустнули суставы. — И как он будет с этим жить — мужчина, в нашем-то обществе? Хотя, наверное, подобные вещи льстят вашему женскому самолюбию…
Еве показалось, что Ирина Андреевна сейчас заплачет.
— Боже мой, но мне это и в голову не приходило! — воскликнула она. — То, о чем вы говорите… И при чем здесь мое женское самолюбие? У меня его вообще нет. Он мальчик, ученик, разве я могу думать о нем иначе, чем как об ученике? Была бы я хотя бы молодой учительницей, после института… Но ведь я его старше чуть не вдвое! Безумие какое-то… Ну хорошо, — сказала она уже спокойнее, — предположим, Артем сказал вам правду и ему действительно кажется, будто он в меня влюблен. Неужели вы не понимаете, что это пройдет через месяц после того, как он закончит школу и перестанет сталкиваться со мною каждый день? Ирина Андреевна, поверьте, это пройдет, как детская корь и ветрянка! Он точно так же переболеет неразделенной любовью, уверяю вас… И спокойно найдет девушку по себе, займется серьезным делом, и все будет прекрасно.
— Вы думаете? — усмехнулась Ирина Андреевна. — Ах, Ева Валентиновна, вы говорите не о нем, а так, вообще… Как должно быть, по вашему мнению, с каким-то абстрактным молодым человеком! А он не из тех, кто изживает чувства, понимаете? Иначе я не стала бы беспокоиться…
На ее лицо вдруг легла печать такой тоски и усталости, что даже не верилось: неужели оно только что выглядело нервным, живым? Ирина Андреевна встала, принялась застегивать пальто. Верхняя пуговица наконец оторвалась, и она зажала ее в кулаке.
— Ладно, Ева Валентиновна, — печально произнесла она. — В этом разговоре нет смысла, я понимаю. Вообще-то я и не знаю, зачем пришла. Наверное, просто хотелось на вас посмотреть. Теперь я вижу, что вы едва ли… заманивали его.
Она обеими руками отвела длинные прямые волосы, падающие ей на глаза, и посмотрела на Еву внимательным, пронзительным каким-то взглядом.
— Может быть, мне надо с ним поговорить? — спросила Ева. — Все-таки это ужасно, я даже не
