часа — пока осматривал Полинку, ставил капельницу, выписывал какие-то лекарства…
— Хорошо, что она в первый раз, похоже, ширнулась, — сказал он, выйдя наконец из ее комнаты. — И не героин — калипсол вроде. Дорожек, во всяком случае, нет на руках, один укол только. Попробовать, наверно, решила, им же всем все надо попробовать! Как обезьяны в зоопарке, ей-Богу, — сердито добавил он. — Следите теперь, Надежда Павловна. Возраст дурацкий вообще-то, легко и с одного раза на иглу подсесть. Ну, ничего страшного, со всяким бывает, — тут же успокоил он, заметив темную тень, мелькнувшую по Надиному лицу.
— Спасибо, Вася, — сказала мама. — Что бы мы делали…
— Да ну, ерунда, — махнул он рукой. — Хорошо, что дома застали. Как Юрка там, домой не собирается? Или совсем доктором Чеховым заделался на своем Сахалине?
— Не знаю, Васенька, — ответила мама. — Ничего я теперь про них не знаю… — Горечь промелькнула в ее голосе и тут же исчезла. — Что это ты бороду такую отрастил? — спросила она уже спокойным тоном. — Прямо дядька Черномор!
— А чтоб не бриться, — объяснил Вася. — Времени не всегда хватает, а с бородой удобно.
Еве казалось, что она не сможет уснуть — так сильно было потрясение от увиденного. Действительно, она ворочалась всю ночь, прислушиваясь к шорохам, доносящимся из детской — мама легла там с Полиной, отправив Еву в спальню. Но под утро она все же уснула тревожным и вместе с тем глубоким сном, как будто провалилась в темную яму. И проснулась позже обычного — даже позже, чем всегда просыпалась в воскресенье.
В родительской спальне, коридором отделенной от гостиной и детской, не слышно было, что происходит в квартире. Еве вдруг показалось, что именно сейчас, пока она спала, Полинке стало совсем плохо, что мама не может ничего сделать, что… Самые ужасные предположения мгновенно поднялись в ее сознании, как только она открыла глаза!
Набросив халат, Ева торопливо вышла в коридор. Голоса мамы и Полины отчетливо доносились из детской, и она остановилась, прислушиваясь.
— …что первый раз, — прозвучал голос сестры. — Ну дурость спорола, мам, ну что теперь поделаешь?
— Теперь, конечно, ничего, — ответила Надя; ее голос звучал более спокойно, чем можно было ожидать. — Что ж, все только от тебя зависит. Кто это тебя привел вчера, что за парень?
— Да ну! Никто. Правда, мам, совершенно никто. Так, левый какой-то, у меня с ним вообще ничего.
— Спасибо надо сказать, что хоть до дому довел.
— Еще спасибо ему говорить! — хмыкнула Полинка.
— Ладно, — вздохнула Надя. — Отдыхай. Поспи еще немного.
— Да не хочется что-то… — пробормотала Полинка. — Голова отваливается просто.
— Любишь кататься, люби и саночки возить.
В мамином голосе прозвучала усмешка. Но когда она вышла из детской в коридор, лицо у нее было совсем не веселое.
— Ну, как она? — испуганным шепотом спросила Ева.
— Как после наркотиков бывает? — пожала плечами мама. — Плохо.
— А что говорит?
Ева подумала, что вид у нее сейчас растерянный, а вопросы — глупые.
— Что больше не будет. Что еще она может сейчас говорить?
— Что-нибудь случилось, мам? — спросила Ева, вглядевшись в Надино лицо. — Что-нибудь… еще случилось?
— Я не знаю. — В Надиных глазах вдруг мелькнуло какое-то едва уловимое беспомощное выражение, которого совсем не было вчера, хотя ведь именно вчера оно было бы вполне объяснимо. — Я не знаю, Ева… Мне такой плохой сон снился… О Юре. То есть не о Юре — бабушка снилась, бабушка Эмилия, но я знаю, что это из-за него. Я потом позвоню, у них же ночь сейчас.
— Я зайду? — спросила Ева, кивая в сторону детской.
— Зайди, конечно. Да она уже оклемалась немножко. Поговори с ней, Ева! Может, тебе что-нибудь внятное расскажет…
— Вряд ли, — покачала головой Ева. — Мам, а откуда ты все это знаешь? — вспомнила она. — Про наркотики…
— Ты как маленькая, Ева, — печально улыбнулась мама. — А кому это знать, как не мне? Сколько Юра бабушке их колол, когда она лежала? Все перепробовал, такие жуткие дозы… Неужели не помнишь?
— Помню, — смутилась Ева. — Я просто как-то не подумала…
— Да и раньше ведь тоже — когда с папой… — сказала Надя. — Зайди, зайди, поговори с ней. Наказанье с вами! — сердито добавила она.
— Со мной-то какое наказанье? — пожала плечами Ева. — Тишь да гладь.
— Это как посмотреть, — невесело усмехнулась Надя. — Ну, зайди.
Полинка лежала в постели и делала вид, что спит. Ева сразу поняла, что она притворяется, — по слишком напряженному выражению, застывшему на ее лице и даже в глубоких темных тенях под глазами. Выстриженные на голове дорожки не выглядели сегодня такими жуткими, как вчера, — скорее трогательными они казались над этим полудетским лицом, над тонкой шеей с завязанными бантиком тесемками ночной рубашки…
Ева села на свою кровать. Полинка тут же открыла глаза, повернулась к сестре.
— Ну, что ты молчишь, как при покойнике? — спросила она. — Испугала я вас?
— А что, очень старалась? — вопросом на вопрос ответила Ева. — Достигла цели!
— Ой, рыбка, ничего я не старалась, — поморщилась Полинка. — Просто так получилось, понимаешь? Дурацкая компания, все гениев из себя корчат — ну, мне и захотелось что-нибудь такое выкинуть, себе назло…
— Мне этого все равно не понять, — вздохнула Ева. — Себе назло так себя уродовать… Еще прическа эта — смотреть же страшно!
— Прическа как раз ничего, — усмехнулась Полинка. — Я потом вообще налысо подстригусь, не оставлять же так. Ладно, золотая рыбка. — Она поймала испуганный Евин взгляд. — Не бери в голову. И не надо тебе это понимать, и никому из вас не надо… — Темное, печальное выражение на секунду промелькнуло по ее лицу. — А колоться я не буду, это точно, можете не волноваться. Ни себе назло, никому… Я, знаешь, вчера такое пережила, что и захочешь — не забудешь. Смертный страх, Ева, вот что! В аду, наверно, так и бывает, я теперь только поняла, почему им так пугают. — Она неожиданно улыбнулась, хотя никаких поводов для улыбки не было, но Полинка ведь мало что делала по какому-нибудь внятному поводу. — Правда, правда! Не то что сковородки там всякие и черти, а вот именно — смертный страх… И, главное, знаешь, что он навсегда. Знаешь, что деваться от него некуда, и всегда так будет, и выхода никакого нет… Вот это точно жуть, рыбка! Ладно, не волнуйся, тебе и правда не надо про это думать, — повторила она.
— Почему? — обиделась Ева. — Ты что, дурой меня считаешь? Я все понимаю, что ты говоришь…
Ничего я тебя дурой не считаю, — улыбнулась Полина. — Просто… Ну, я немножко отдельно от вас, понимаешь? — объяснила она. — Хотя внешне, может быть, не очень заметно. Мне, знаешь, всегда казалось, что я отдельно, даже когда маленькая была. Не то чтобы меня не любили — совсем нет! Папа, помню, с маленькой так возился… «Солнышко на дворе, а в саду тропинка, сладкая ты моя, ягодка Полинка!» — пропела она тоненьким голоском.
— А я не слышала, когда это он тебе пел! — удивилась Ева. — Он и петь-то не умеет.
— А он и пел, когда никто не слышал, — улыбнулась Полина. — Когда мы с ним по лесу гуляли. И все равно, Ева! Все равно мне всегда казалось: папа любит маму, а мама — тебя, а Юрку — бабушка, а меня… А меня, конечно, все вы любите, но вот именно как-то отдельно… Это глупость, Ева, ты не слушай! — тут же добавила она. — Я неправильно говорю, но я просто не могу объяснить, это слишком… не для слов! Ты когда распишешься с Левочкой своим? — спросила она, явно желая переменить тему.
