представляла, что… Как вы думаете?
— Поговорите, — пожала плечами Ирина Андреевна. — Он вполне взрослый человек Хотя — о чем говорить, тем более вам… А правда, что вы выходите замуж, Ева Валентиновна? — вдруг спросила она.
Ева растерялась, не зная, что ответить.
— Кто вам об этом сказал? — только и смогла она спросить.
Он и сказал, Тема. Сказал: «Не волнуйся, она выходит замуж». Вы с ним о поступлении поговорите, раз уж собираетесь, — попросила она. — Он, по-моему, вообще об этом не думает, а я просто в ужасе. Ему же восемнадцать первого сентября исполнится, если не поступит, сразу в армию заберут. До свиданья, — сказала Ирина Андреевна, уже стоя у порога, и неожиданно добавила: — А у вас и в самом деле взгляд какой-то… необыкновенный. Я даже не пойму, в чем дело… Тему можно понять.
Дверь за ней захлопнулась, и Ева осталась в одиночестве.
Хорошо, если бы все это оказалось первоапрельской шуткой, неудачным розыгрышем! Ева сама не понимала, отчего ее поверг в такое смятение разговор с мамой Артема Клементова.
«Неужели я совсем не догадывалась? — спрашивала она себя, уже возвращаясь домой. — Боже мой, ну конечно, нет! А почему, собственно? Потому что он мой ученик? Да нет, наверное, даже не поэтому — или не только поэтому… Просто я ни о ком не думала, кроме Дениса. И к тому же мне вообще не приходило в голову, что я могу кому-то нравиться, да еще вот так, безответно… Но я ведь понравилась Леве, почему же?..»
Вопросы цеплялись за вопросы, но ответа у нее не было ни на один из них.
«Я просто поговорю с ним, — решила наконец Ева. — Не о том, конечно… Просто постараюсь ему объяснить, что надо поступить в институт, надо учиться. Сейчас такое тяжелое время, зачем ему идти в армию, это было бы просто ужасно… Я спокойно поговорю с ним, мне ведь так легко было говорить с ним прежде!»
Но, размышляя таким образом, Ева понимала, что легкости, которую она ощущала с Артемом, больше уже не будет. И ей жаль было этой легкости, и ясности помыслов, и простоты.
Школа и семья были двумя оплотами ясности в ее жизни, ни в том, ни в другом не могло быть смуты, тревоги…
Не могло — и вот стало.
Войдя в квартиру, Ева еще в прихожей услышала громкий Полинкин голос и удивилась: с чего это сестрица проводит дома такой развеселый день, как первое апреля? Голос доносился из детской, и Ева сразу пошла туда, сняв только плащ.
Полинка сидела на своей кровати, по-турецки скрестив ноги, мама стояла рядом, но Полина говорила так громко, как будто кругом были глухие или она оглохла сама.
— Черт, вот дурость, что ж это все так ломается, ломается, падает, я не понимаю, и сколько можно терпеть, ждать, сколько можно, и чего, глупо, ни к чему… — быстро, захлебываясь, говорила Полинка; бессмысленность ее слов только усиливалась оттого, что они произносились громко. — О чем вы спрашиваете? — вдруг вскрикнула она, хотя и мама, и Ева молчали. — Громче, скажите же громче! Какой-то бред… О чем можно меня спрашивать, и кому — вам! Вы и так все знаете! Вас же нету, вы мне кажетесь? Или нет? Кого вы там кромсаете, зачем?
Ева смотрела на сестру, ничего не понимая — и, главное, не узнавая ее. Конечно, это была Полинка, их Полинка — но Господи! Ничего общего с ее бесшабашной и всегда веселой сестрой не было у этого странного существа! Вместо рыжих, вечно растрепанных волос голова ее зияла какими-то жуткими, то ли выстриженными, то ли выбритыми дорожками, из-за чего она еще больше была сейчас похожа на обитательницу сумасшедшего дома. И страшно было видеть, как эта совершенно незнакомая девушка сидит на Полинкиной кровати, в ее любимом, вывязанном из разноцветных шнурков балахоне…
— Что с ней? — в ужасе прошептала Ева, когда Полинка на секунду замолчала.
— Я тебя жду, — не оборачиваясь, застывшим голосом проговорила мама. — Побудь с ней, мне надо позвонить. Надо врача вызвать.
Мама говорила как-то медленно и очень тихо, как будто боялась напугать Полину, хотя та, кажется, все равно ничего не слышала и едва ли вообще замечала, что в комнате есть люди.
— Какого врача? — спросила было Ева, но Надя взглянула на нее такими мрачными, никогда ею прежде не виданными глазами, что она тут же замолчала.
— Побудь с ней, — повторила мама. — Смотри, чтобы она не вставала.
Ева кивнула и, холодея от страха, села на край кровати.
— Уберите их! — вдруг закричала Полина. — Уберите сейчас же, они растут, как же их много, они сейчас всю комнату заполнят! Они меня задушат, уберите!
Ева проследила за ее полным ужаса взглядом и поняла, что Полинка смотрит на свой письменный стол, по которому во множестве разбросаны цветные карандаши, мелки, фломастеры…
— Уберите! — повторила Полина, положив обе руки себе на горло, как будто собираясь задушиться. — Они же меня убьют, убери-и!..
Вскочив, Ева одним движением смела на пол все, что было на столе. Кажется, это немного успокоило Полину — она откинулась назад и прилегла на подушку, закрыв глаза. В жуткой тишине Ева слышала, что мама разговаривает с кем-то по телефону — как ей казалось, страшно медленно.
Через минуту Надя опять вошла в комнату.
— Она уснула? — едва слышно спросила Ева. — Она что… пьяна? Мама, я не понимаю! — в отчаянии воскликнула она.
— Нет, кажется, не пьяная, — ответила мама. — Похоже, наркотик, калипсол, что ли. Ей все время что-то мерещится. То змеи чудились, как будто они из картины ее вылазят, — видишь, я сняла.
Картина с тарханкутской странницей действительно была снята со стены и спрятана под столом.
— Что же теперь будет? — спросила Ева.
Ей стало так страшно, как не было никогда в жизни. Что-то темное, мрачное словно прорастало прямо из Полинкиной груди, разъедало ее изнутри, готово было уничтожить… Ева никогда не видела, как действуют наркотики. И, хотя она знала, что их пробует к окончанию школы едва ли не каждый второй, но в их школе это было не так. Да и вообще, одно дело каждый второй, а другое — сестра… К тому же Ева не представляла, что это выглядит так ужасно!
Удивительно только: откуда мама-то в этом разбирается? Еве казалось, что та меньше всего интересуется тинейджерскими проблемами, это папа вечно смотрел разные молодежные передачи.
Папа позавчера улетел в командировку в Казахстан — счастье, что хоть он этого не видит!
Странно, но Еве даже в голову не пришло, что в этой ужасной ситуации нужен еще кто-нибудь, кроме мамы. Она физически чувствовала, как воздух в комнате дрожит от страшного напряжения, исходящего от на мгновение прикрывшей глаза Полины. И только рядом с мамой это напряжение спадало, словно разбивалось о скалу.
— Неужели не в первый раз? — словно саму себя спрашивая, проговорила Надя. — Не может быть, я бы заметила…
— Я тоже не замечала ничего такого, — пробормотала Ева.
— Сейчас Вася Знаменский приедет, — сказала мама. — Однокурсник Юрин, помнишь? Нарколог.
Только Надя могла так мгновенно сообразить, что надо делать, и сделать именно то, что надо! Как будто ей ежедневно приходилось обращаться к наркологу…
— Опять, опять! — вдруг — вскрикнула Полинка и, открыв глаза, снова села на кровати. — Пустите меня, я не хочу! Мама, забери их!
Только теперь Ева рассмотрела, как жутко расширены Полинкины зрачки: нелегко ведь было разглядеть зрачки в ее черных раскосых глазах-виноградинах…
Полина принялась махать руками, отбиваясь от каких-то никому не видимых существ. Надя присела на кровать и пыталась удержать дочкины руки, что-то приговаривая быстро и ласково.
Что она говорит, Ева уже не могла расслышать. Ужас перед всем этим был так велик, что она в голос заплакала — одновременно со звонком в дверь.
Вася Знаменский, которого Ева еле узнала из-за бороды и длинных черных усов, уехал через два
